Михаил Любимов - С бомбой в постели

— Пусть хоть президент! — брызгал слюною чекист. — Уйди, сука!

Вошел в раж и двинул ей в глаз вполне натуральным образом, она вскрикнула и, не раздумывая, заехала ему в нос своим миниатюрным кулачком, совсем озлившись, добавила еще, и из разбитого носа потекла кровь.

Вид крови придал всей сцене не только безобразность, но и натуральность, актеры играли на полную мощь.

— Развожусь! — орал Коршунов, устав бить посла. — Ты на суде у меня ответишь за все это! Я во все газеты напишу, я в Верховный Совет пожалуюсь! (Это был гениальный ход генерала, цимес всей операции.)

Кемаль старался держаться достойно, натянул наконец пиджак и бросился к выходу, однако Коршунов ловко перехватил его на ходу, дотянул до двери и, крепко дав ногою под зад, отправил разрушителя семьи вниз по лестнице, бросив ему вдогонку забытое канотье. Однако вид поверженного любовника только разбудил в Коршунове зверя, он слетел вниз и еще раз сильно поддал ногой турку под зад.

Немного прихрамывая, побитый любовник доплелся до ожидавшего его лимузина, плюхнулся на заднее сиденье и зарыдал.

Этот восхитительный спектакль имел своих благодарных зрителей, наблюдавших сверху через специальный аппарат, заделанный в потолке и именуемый на профессиональном наречии таинственным словом «визИр». Среди команды находился и прибывший на зов Беседин, любивший животворный запах пороха прямо на поле боя, он следил за сценой, как Кутузов, наблюдавший с горы за ходом Бородинской битвы, он тут же простил Марии все ее вольности. Сразу же после бегства посла вся группа с водкой и закусками, прихваченными с дачи, бросилась вниз. Мария с огромным синяком во весь свой прекрасный глаз и хлюпавший кровоточащим носом Коршунов походили на артистов, которым только что принародно вручили по ордену Ленина, они сияли, оживленно размахивали руками и с радостью бросились в отеческие объятия Григория Петровича.

Успех, черт побери, успех! И не топорная, а филигранная операция!

— Молодцы! — Беседин обнял и поцеловал главного волка. — Если операция выгорит, получишь орден! (Правда, не сказал какой.)

— Это заслуга Марии Николаевны, — скромничал Геннадий Николаевич. — Это она молодец!

— Поздравляю вас, Мария Николаевна! — торжественно сказал шеф и пожал руку главной героине спектакля.

— Извините, Григорий Петрович, за мою наглость на пикнике. я вас не знала.

— Все это ерунда! Хотя. хотя. — он добродушно улыбнулся. — Вам следует вести себя скромнее в мужском обществе.

— Но я же актриса!

— Советская актриса! — поднял указательный палец Беседин, всегда придававший большое значение воспитательной работе.

В уголке он пропустил несколько рюмок тет-а-тет с Коршуновым.

— Предвкушаю завтрашний разговор, — делился сокровенным шеф. — Представляете, у человека рушится карьера, к черту летит семья, всеобщий позор, смятение духа. Он в панике, почти в агонии. Что делать? Выхода нет. Он мучительно думает, думает. И хватается за единственный шанс.

— Гениально! — поддакнул Коршунов. — Он звонит своему влиятельному другу в Совете министров.

— Вы учитесь на ходу, дорогой мой. Именно так, больше друзей у него нет. Завтра буду ожидать звонка. Конечно, мы попытаемся помочь, удовлетворим жалобу бедного турка! — И он победно захохотал.

Избитый Кемаль еле доволок ноги до постели, мгновенно уснул, но под утро был разбужен телефонным звонком.

Сумасшедшая ночь! Фантасмагория!

— Кемаль, это я, Галя! Я звоню из телефонной будки недалеко от посольства. Ты можешь на секунду спуститься ко мне? — храбрая женщина бежала из Каширы, куда ее на время отправила милиция по приказу КГБ.

Посол быстро оделся и выскочил на улицу, там уже занимался рассвет, и худая фигурка женщины в светлом платье казалась призраком.

— Кемаль, ко мне домой приходил тип из КГБ, они всё знают о нас, они меня выслали из Москвы! За тобой следят! Ты не православный? Не крещеный?

— Я мусульманин, — еле вымолвил он.

— Все равно Бог — один! — она несколько раз перекрестила его. — Дай бог тебе счастья! А их я проклинаю, я ненавижу их! — выполнив свой христианский долг, экзальтированная Галина скрылась за домами.

Бред.

Вернувшись домой, он принял гигантскую дозу снотворного и бросился в постель. Утро вечера мудренее, думал он, засыпая. И снилась ему Мария Бенкендорф-Лобанова во всей ее красе, она крутилась на сцене в бешеном фуэте и тянулась к нему, она крутилась волчком, она подбиралась все ближе и ближе, прекрасная, нежная, единственная в мире Мария.