Игорь Срибный - Чудесный день в аду

Филин шагнул к трапу и вдруг упал на колени, выронив пулемет и ткнувшись головой в землю.

Из вертушки выпрыгнул Кум и, взвалив тело Филина на плечо, в два прыжка поднялся на борт.

Технарь убрал трап, и «вертушка» начала набирать высоту. Тут же по днищу гулко застучали пули боевиков, не причиняя, впрочем, никакого вреда бронированной машине.

Седой стащил пропотевшую разгрузку с плеч Филина и увидел край пули, пробившей грудную мышцу и застрявшей в ребрах. Удивленный, он развернул разгрузку и все понял: пуля «АКМС», разбив вдребезги рацию, от которой остался только пробитый зажим, пробила насквозь снаряженный магазин в разгрузке и, потеряв силу, застряла в теле. Но ситуация была почти та же, что и у Макосея: кровь, даже через пробку, образованную пулей, ручьем текла из раны.

– Кто-нибудь, возьмите у летчиков аптечку! – крикнул Седой, не поднимая головы.

Несмотря на рев двигателей, из-за которых в салоне вообще не было ничего слышно, его услышали, и через минуту Кум протянул ему санитарную сумку.

Седой плеснул на рану перекиси водорода и, разорвав ИПП, наложил салфетку с бинтом на грудь Филина. В трясущейся кабине он не решился извлекать пулю, опасаясь, что это вызовет еще более сильное кровотечение. Вскрыв упаковку с промедолом, он провернул наконечник иглы, пробивая мембрану, и ввел обезболивающее в бедро разведчика.

И только после этого тяжело упал на решетчатое металлическое сиденье, чувствуя, что сил у него не осталось вообще. В душе опять возникло странное ощущение пустоты и мрака. Седой низко опустил голову на грудь и закрыл глаза. Наверно, он свалился в глубокий обморок, потому что очнулся только тогда, когда услышал тишину – звонкую и яркую, до боли в ушах. Он поднял тяжелую, словно свинцом налитую голову и увидел своих пацанов, бережно снимающих с трапа Макосея. Тела Суслика на полу салона уже не было…

В проходе пилотской кабины стоял знакомый летчик, имени которого Седой так и не вспомнил, и с состраданием смотрел на разведчика. Он не первый раз выдергивал группу из объятий смерти и знал, насколько выматывает физически и морально командира группы невероятно тяжелый груз ответственности за жизни пацанов.

Седой благодарно кивнул ему и тяжело поднялся с сиденья. От изнеможения его шатнуло и бросило на борт «вертушки». Летчик дернулся было помочь ему, но Седой предостерегающе поднял руку…

«Господи! – подумал он. – Неужели все кончилось? Еще один день в аду…» И осенил грудь широким крестом.

На взлетке царила обычная в таких случаях суета: к «вертушкам» бросились технари, осматривая побитые пулями плоскости, потянулись топливозаправщики. В десятке метров от взлетки стояли три санитарных машины, куда разведчики уже несли раненых. Поодаль стоял, тарахтя изношенными движками, их родной, запыленный по самую башню БТР без бортовых номеров и опознавательных знаков.

Пахло керосином, расплавленным асфальтом, пылью, выхлопными газами работающих двигателей. Седой с удовольствием втянул в ноздри эти запахи: такие мирные, до боли родные…

Как всегда, никто ни из разведотдела группировки, ни из комендатуры, где они базировались, разведчиков не встречал: у всех были свои неотложные дела. Разведчики, загрузив раненых, двинулись к БТРу, и Седой заметил в их рядах и Батона.

– Эй, Батон!

Разведчик сделал вид, что не услышал его, и продолжал идти к БТРу.

– Батон! Ты куда это направился? – крикнул он громче, нагоняя группу.

– Как куда? Домой! – ответил Батон, обернувшись и делая удивленное лицо.

– Ну-ка, блин, быстро в «санитарку»! Пока тебя в госпитале не посмотрят, никаких «домой»!

– Да все нормально, командир! – крикнул издали Батон, уже забросивший свои солдатские пожитки на броню.

– Ну-ну! Я же сказал: у тебя плохое ранение! Быстро пошел в «санитарку»!! Барахло свое оставь на броне, отвезем.

Рядом нерешительно мялся капитан Мухин.

– Ну что, Виталий, попрощаемся? Как говорится, «до новых встреч»?

Мухин хотел что-то сказать, но тут рядом с ними, резко завизжав тормозами, остановился армейский «УАЗ», из которого выпрыгнул полковник в полной летной форме: синих брюках, голубой рубашке с погонами и даже, несмотря на жару, в огромной форменной фуражке, напоминающей размерами небольшой аэродром.

Вместо «здравия желаю» он густым басом, перекрывшим рев двигателей, заорал:

– Мухин, ты почему не улетел с оборудованием? Ты что, сука, не знаешь, что, кроме тебя, никто с ним работать не может?!