Федор Зуев - Обреченные на месть

Заядлый охотник монах Феодор Броди не мог устоять перед соблазном очередной большой охоты. Теперь, будучи монахом, он оправдывал свою страсть тем, что после охотничьих облав часто в лесу остаются подранки — олени. И он им просто помогает прекратить мучения. Здоровых и сильных животных он больше не бил, говоря при этом:

— Хай еще поживе и потопче эту землю!

1 января 2002 года.

На утренней зорьке мы с братом Феодором отправились в ближайший за монастырскими прудами лес.

…Где-то вдали уже слышались редкие выстрелы. Это загонщики направляли животных на засевших в засаде стрелков. За нами увязался монастырский дворняга — пес Чиф. Он радостно втягивал черным носом воздух и с уважением поглядывал на своего хозяина, забегая вперед и поджидая нас.

Белки, завидя его, прыгали повыше на деревья, но Чиф не обращал на них никакого внимания — он чувствовал важность момента и приближение настоящей серьезной охоты.

Волнительное, тревожное чувство влекло нас на дальние крики охотников. Вот мы, уже сойдя с проселочной дороги и сбавив шаг, пошли лесом. Вначале по узкой тропке, а позже по чьим-то редким следам, утопая по колено в снежных сугробах.

Брат Феодор предупредил, что если идти напрямик через лес, то сугробы будут по пояс. А кое-где и выше. Я шел за ним, а Чиф благоразумно семенил следом. Где-то впереди послышался хруст веток. Пес взлаял и рванул вперед. Треск сломанных сухих сучьев слышался вдали вместе с лаем собаки.

— Во, погнал кобель лося! — крякнул монах. — Этот бык задюжий буде, зверь не про нас. Нам в монастыре мясо исти не можно, — добавил он сокрушенно.

— А как же олени? — спросил я.

— Так они малэньки, его и спрятати зараз можно, — удивился моей глупости Феодор.

Большие глубокие следы сохатого уходили в чащу. Мы вышли на узенькую тропку.

— Скоро буде большое кукурузное поле — монастырские земли, — пояснил Феодор.

Частые ружейные выстрелы слышались уже с двух сторон. Мы изрядно взмокли, пока дошли до края леса. За редким, засыпанным снегом кустарником начиналось огромное голое поле, только кое-где на нем торчали толстые обломанные стебли собранной по осени кукурузы.

Было хорошо видно, как где-то вдали суетятся люди и изредка стреляют в сторону леса. За нами бежал Чиф, и по его высунутому языку и грустной морде можно было догадаться, что он недоволен.

— Будемо дожидаться здись, у кустов, в засаде. Може, какой ни то подранок выйде на поле, — сказал монах без всякой уверенности. — Вон видишь, на холме крест огромный православный? Так то мисто, где завершаются монастырски земли. Там когда-то молнией убило двух семинаристов. Вони сидилы под едним плащом…

Я повернул голову и приложил ладонь козырьком к глазам. И в этот миг что-то взвизгнуло, срезав ветку куста, и обожгло ладонь с тыльной стороны. Я пошатнулся и увидел, как из глубокой царапины на руке потекла кровь. В одном месте кожа была вспорота, но пуля ушла дальше…

— Сидай зараз, дурень, — заорал брат Феодор и первым плюхнулся в снег на колени.

Я тут же последовал его примеру, и в этот момент еще одну ветку срезало на уровне моей груди. Если бы я остался стоять, точно попало бы в сердце…

— О пьяные дурни, олухи царя Небесного, — взвыл монах. — Они же против солнца, по нам лупят, не видят! Идиеты! За дичь, Ироды, принялы нас!

В это время выскочивший из кустов Чиф начал лаять в совершенно противоположную сторону от дальних стрелков у леса. Его морда была направлена на вершину холма.

Я выглянул из-за заснеженного куста, присмотрелся. И мне показалось — на холме у креста кто-то переместился, потом подряд трижды выстрелил в нашем направлении. Чиф взвыл, перевернувшись через голову, крутанулся волчком вокруг себя и резко затих. Последняя пуля взметнула снег между мной и монахом, уже лежащим и пытающимся зарыться в сугроб за кустом.

— Да шо они робят, вурдалаки? — не выдержал Броди.

— Это не охотники! — Крикнул я. — Это наемные убийцы по мою душу…

— Быть того не може, — выдавил Феодор посеревшими губами.

— Може, може, — бросил я ему, пытаясь сложенным вчетверо носовым платком зажать глубокую царапину от пули.

В этот момент возобновились выстрелы с холма. Пули вспенивали снег совсем близко, срезая ветви укрывающего нас куста. Одна из них брызнула снегом рядом с лицом монаха.

— Ах вы, блудные бродяги! — взбеленился он окончательно и, вскочив в полный рост, стал выстрел за выстрелом посылать в сторону наемников, целясь не более секунды. После четвертого выстрела он выдохнул: