Станислав Гагагрин - Страшный суд

Потом случилась революция, с нею пришли игры в суверенитеты вплоть до отделения, и богатая черноземом и подземными ключами Подольская земля перешла от интернационалиста Ленина к националисту Пилсудскому, увы…

В тридцать девятом году Подолию справедливо вернули России, а после войны город стал областным центром и называли его теперь уже именем славного Богдана, который лихо порезвился в этих краях, спасая собственный народ от местных ломехузов,создателей Антисистемы — по Гумилеву! — для геноцида украинцев.

История не сохранила версии, почему пал выбор на Хмельницкий, были, верно, были некие астрономические расчеты, но именно здесь, в окрестностях города, на холмах, окружавших Плоскую речку, разместили дивизию баллистических изделий.

Состояла дивизия в Винницкой армии и после беловежской измены автоматически оказалась для России за кордоном.

Присягу на верность «самостийной и незалежной» офицеры-ракетчики РВСН не принимали, они однажды уже поклялись в верности Великому Союзу, приказы и получку по-прежнему получали от подмосковной деревни Власиха, где размещался Главный ракетный штаб, но заложниками дуроломной политики «першего гетьмана», а в прошлом секретаря ЦК, сидевшего на крючке ущирых отделенцев,хмельницкие и другие повелители грозных изделий, размещенных на южно-русских землях, заложниками они стали, это точно…

Сведущие люди знали, что ни Киеву, ни Жмеринке с Бердичевым, ни, тем более, Одессе, ни одну ракету со штатного места не запустить. Ракеты управлялись из России, а «самостийники» элементарно блефовали, хотя ракеты им, конечно же, полагалось передать, так ведь оно и было оговорено в дни предательского развода.

Но кто из обывателей Великого Союза, а ныне пошлого конгломерата непонятного сорта ублюдочных государств, понимал-разбирался в системе управления Ракетными войсками стратегического назначения?

А дуремарыс висячими усами и оселедцами на макушке, разодетые в расшитые крестиком дюже патриотичные рубахи нагнетали и нагнетали страхи, морочили головы мировому сообществу и собственной избирательской массе, щекотали днепровской амбицией таких же, как они сами, кремлевских охлократов,сравнявшихся количеством извилин с бабулею Тортиллой.

Жизнь проскуровских, волынских и донецких, ныне не залежных вильныхграждан становилась все беднее, а шантаж вокруг боеголовок с урановой начинкой разгорался жарче.

Кто сказал, что и незаряженное ружье раз в год обязательно стреляет? А когда патроны в стволах, а за курок то и дело лапают обалдевшие от безнаказанности пальцы, то рано или поздно неумолимый Рок врежет седовласым шалунам по пальцам, ну и по башкам их безмозглым, разумеется, тоже…

Когда я узнал, что в Хмельницком украли боеголовку, то ни единому слову неумной сей байки ни капельки не поверил.

Немедленно позвонил Геннадию Ивановичу, день был субботним, заместителю моему и директору «Ратника» по идее полагалось находиться дома, но Дурандин уклончиво послал меня в баню: это означало, что через полчаса я должен ждать его у гарнизонного помывочного учреждения.

Обменявшись рукопожатиями, мы прошли между двумя общежитиями к домику, который делили между собой сберегательная касса и новый главный мент на Власихе Владимир Жуков, затем спустились к победной стеле, с которой неизвестные подонки сорвали для неизвестных целей цифры «1941–1945», и пошли далее к Музею истории РВСН и выставке тяжелой военной техники подле него.

Дурандин знал немногое, но кое-что ему было известно, в конце концов служил прежде на Центральном командном пункте. И хотя ракеты Винницкой армии, в которую входила дивизия в бывшем Проскурове, а ныне Хмельницком, находились не в его направлении, подавленный случившимся Геннадий Иванович подтвердил разнесшийся по городку слух: ракету украли…

— Андрею предлагали туда поехать, в Хмельницкий, — сказал Дурандин о младшем сыне, закончившем в Харькове курс ракетных наук. — Присягу, мол, украинскую прими — и служить тебе в раю Подолии… Какое счастье, что теперь парень на Волге!

Мой заместитель был отменным семьянином, заботился о сыновьях постоянно, хотя старшему из них уже перевалило за тридцать.

Но воспитал он их, человек долга и чести, в правильном ключе: вот и младший не стал присягать по второму разу, в отличие от мороженыхгенералов, изменивших первой присяге.