Станислав Гагагрин - Страшный суд

Остолбеневшая Роза Степанова рефлекторно, заученным движением остановила эскалатор и только затем закричала дурным голосом.

Скучавший на перроне милиционер Игорь Козленко бросился к ней стремглав.

Оттащенный в сторону труп был еще теплым. Да и судебно-медицинский эксперт установил, что смерть наступила в тот момент, когда убитый спускался вниз по движущейся безлюдной — время позднее! — лестнице.

Его застрелил некто,поднимавшийся навстречу, ударил из револьвера системы наган, на ствол которого был, разумеется, навинчен глушитель. Сообщения о таких комбинациях появились недавно в оперативных сводках, наганвходил в моду среди новоявленных российских мафиози.

Но к обычной гангстерской разборке, которая стала в столице нормой, случай в метро не ладился никак. Во-первых, сыгранный на роялеуже мертвыми пальцами этюд,то бишь, отпечатки пальцев трупа облегчения оперативникам-ментам не принесли: убитый таким лихим способом мужик к уголовному миру не принадлежал, по крайней мере, на крючок дактилоскопической экспертизы прежде не попадался.

Во-вторых, манера не подходила. Гангстеры Смутного Времени любили подражать чикагским коллегам: гонялись друг за другом на лимузинах, херачилив соперников из автоматов, взрывали витрины валютных магазинов, шумели во всю ивановскую, дабы и себя показать, шорохпроизвести и неизвестно кого запугать, морально зафуячить.

Российский люд очередью из калашникаудивить теперь было трудно, а спецотряды с Петровки и улицы Огарева стреляли из автоматов не хуже бандитов, действовали с умом и вполне профессионально.

Тот факт, что наганс глушителем всё чаще попадался у мафиози, ничего конкретного не выявлял. Такая машинка могла быть у кого угодно, даже у официальных органов, ибо те конфисковывали оружие целыми арсеналами и регулярно.

Наводило на некое объяснение иное. Убитый был известным в Останкине усатым и голубоватым журналистом, а до того подвизался на роли одного из оголтелых дикторов-ведущих, поливавших дерьмом различных оттенков и степеней пахучести так называемых национал-патриотов, народную прессу, трезво и пророссийски мыслящих депутатов, а также невзоровских и прохановских наших.

Возникла версия: убрали в порядке мести. Долгожданное, мол, возмездие, террористический акт идейной окраски.

Стали глубже изучать личность жертвы, ибо опытные оперы и следователи из прокуратуры не верили, что оппозиция даст себя по-глупому так подставить. И тут открытия ахнули, что называется, дуплетом, а точнее — залпом.

Во-первых, установили — точно голубымоказался парнишка, и со стажем, специальный клуб содержал на дому с филиалом на роскошной даче, каковую купил неизвестно на какие шиши еще в девяностом году. И кличку имел — Щекотунчик, из-за усов, значит…

Во-вторых, баловался порошком, об этом узнали случайно, на даче и в квартире оказалось чисто. Либо наркоту тщательно прятал в другом месте, либо другие почистилихавирухазу сразу после убийства.

Выявили его дружков-любовников, но поскольку теперь педерасты, заполонившие коридоры власти стараниями «всенародно любимого» президента, были на дем-олимпе в достоинстве и чести, обвинение предъявлять было не в чем. Потому творческих гомиковотпустили по домам, не забыв дикоперед ними извиниться.

Следствие зашло в тупик.

26 августа 1993 года, в четверг, я находился в селе Старый Мерчик. Поднявшись с постели около семи часов утра, я совершил туалет, выпил кружку горячего чая, заправленного медом и вишневым вареньем, и вышел за ворота дома, в котором третий день пребывал в счастливом одиночестве.

Повернув налево, решил идти, как говорится, куда глаза глядят, дабы устроить себе моцион, размяться после сна, настроиться на работу, заодно и окрестности посмотреть, ибо в этой стороне я еще не был.

Минут за двадцать добрался до следующего села, оно называлось Доброполье, прошел в его центральную часть, где обнаружил фельдшерско-акушерский пункт, почту, контору колхоза с поблекшим и облупленным лозунгом «Опозданиям и прогулам — заслон!», кирпичную школу, построенную в 1966 году, о чем свидетельствовали цифры на фронтоне.

С фронтона же благожелательно и лукаво смотрел на меня Владимир Ильич, его добротный и ясный портрет был выполнен в мозаике, что называется, на века, и я на мгновение представил бригаду кравчуков, плющей, чорновилов и прочих драчей, кои зубилами ковыряют лицо вождя мирового пролетариата.