Владимир Гриньков - Семь кило баксов

Он брал перстни с витрины и подносил их ближе, предлагая Полине рассмотреть их получше. В этих вещицах не было роскоши золотых изделий, в них была история серебряных дел мастеров, и история этой деревни в предгорьях Троодоса, и история этой земли, где первые поселения появились целых девять тысяч лет назад, за целых семь тысячелетий до наступления христианской эры.

Полина примерила перстень. Он был ей впору. Ажурный рисунок с эллинскими мотивами.

– Нравится? – спросил Антон.

Полина уже увидела цену.

– Нет, что-то не очень, – сказала она.

Ей не хотелось принимать таких подарков. Семьдесят фунтов. Полторы сотни долларов.

– Нет-нет, – сказала она неуверенно.

Ее слова хозяйка расценила как желание торговаться.

– Пятьдесят! – решительно сказала киприотка. – Суперскидка!

– Сорок! – назвал свою цену Антон. – И салфетка в придачу!

– Пятьдесят! И салфетка!

– Сорок! И салфетка!

Только тут Полина обнаружила, какая идет игра. Ей достаточно было только заглянуть в озорные Антоновы глаза. Ей надо было тоже в этом поучаствовать. Потому что таковы правила. От нее не так уж много требовалось. Просто развернуться и продемонстрировать, что она уходит. Что она и сделала. И тотчас услышала за спиной голос киприотки:

– Хорошо, сорок! И салфетка! – сказала та.

По ее виду при этом никоим образом нельзя было сказать, что она осталась в убытке. Полина попыталась достать деньги. Такую сумму она могла заплатить и сама. Но Антон ее опередил.

А перстень был действительно хорош. Антон, наверное, уловил Полинино настроение, потому что вдруг сказал:

– Может быть, нечто подобное когда-то носила Клеопатра?

– Разве она бывала на Кипре?

– Кажется, нет. Но Кипр некоторое время ей принадлежал. Сначала Гай Юлий Цезарь, а позже Антоний поочередно дарили Клеопатре этот остров.

Ну хорошо, она будет чувствовать себя Клеопатрой. Ведь ей сейчас принадлежит этот остров. Весь.

Они побродили по узким улочкам Лефкары, где легковая машина могла проехать только в случае, если ей навстречу в это время не катилась другая – двум легковушкам не разъехаться на улице, зажатой близко стоящими домами. В одном месте была открыта дверь, ведущая во двор дома. Киприотки в традиционных черных одеяниях сидели в тени единственного на весь двор дерева и вышивали, их движения были точны и выверенны – знакомое дело, знакомая работа, которую они проделывали и сейчас, и год, и десять, и двадцать лет назад. Точно так в этом дворе сидели их матери, бабушки, прабабушки, много поколений вышивальщиц, не знавших другой профессии, кроме этой.

– Вы не устали? – спросил у Полины Антон.

– Нет.

Она улыбнулась счастливо.

– В таком случае нас ждет Махерас, – сказал Антон.

«Махери» – это нож по-гречески. Этот самый нож нашли в лесу два старца-отшельника, а рядом с ножом лежала икона, приписываемая самому апостолу Луке. На месте чудесной находки было решено построить монастырь, который и получил название Махерас. Случилось это в двенадцатом веке.

– Хорошее место, – добавил Антон. – Горы, лес, чудесный воздух, а спокойствие там такое, что действительно начинаешь задумываться о неземном.

Дорога устремлялась в горы. Чем выше, тем меньше солнца. Полина уже обратила внимание на эту особенность Кипра: вот ты внизу, где-нибудь на побережье, и небо над головой синее-синее, и все вокруг заливает яркий солнечный свет, а потом начинаешь подниматься в горы и только тогда обнаруживаешь тучи – они цепляются за вершины гор и кажутся на первых порах далекими, до них и не добраться, как кажется, но нет – с каждой минутой тучи все ближе, и вот уже солнца не видно, становится пасмурно, и краски вокруг блекнут, и только где-нибудь на повороте дороги меж горных круч, где-то далеко внизу, вдруг откроется долина, выходящая к морю, и вот там-то и увидишь залитые солнечным светом поля, те самые, где ты был всего каких-нибудь полчаса назад, а сейчас въезжаешь в тучи; еще немного, еще сто, двести или триста метров вверх, и окутает белесая пелена – если открыть окно машины, можно почувствовать, какой сырой воздух выплывает из-под близких деревьев, прилепившихся к горным кручам.

Их машина уже выбралась на самый верх, еще были вершины выше, но до них оставалось всего ничего, а близлежащие горы, как казалось, если и не оставались внизу, то были где-то на одном уровне с их машиной, дорога вывела их к скульптуре – на близкой уже вершине примостилась рукотворная птица, стерегущая покой здешних мест, и почти сразу Антон указал рукой куда-то ниже и правее: