Владимир Гриньков - Пирамида баксов

Прежде я слышал о подобных подвижниках. А лично встретиться довелось впервые. И мне нестерпимо захотелось узнать – чего ради это все? Вот подвернулась возможность, и теперь можно спросить. Непосредственно, так сказать, поинтересоваться.

– Они были вроде бы как ничейные, – сказал я. – И вы взяли их к себе. А почему не в детский дом? Ведь там уход, питание и налаженная система…

На самом деле я хотел спросить, зачем ей лично все эти проблемы? Не знаю, поняла ли она меня.

– Именно что система, – произнесла Мария. – Ребенок не в системе должен расти, а в семье.

– Но детский дом…

– Вы статистику знаете?

– Какую статистику?

– По которой более половины выпускников детских домов рано или поздно попадают в тюрьму. Из моих, – она показала белой от рассыпчатой муки рукой за окно, где резвилась ребятня, – ни один в тюрьму не попадет. Это я вам обещаю!

И я поверил, что так и будет, как она сказала. Даже не поверил, а уже твердо знал. Потому что у таких матерей, как Мария, дети всегда вырастают славные. И если половина из них, из тех, что за окном, как минимум восемь человек из шестнадцати должны бы были в конце концов попасть в тюрьму, или спиться, или умереть согласно бездушной и оттого еще более ужасной и неотвратимой статистике, но не попадут в тюрьму и не пропадут, а будут жить, как все нормальные люди, потому что им повезло, их спасла, именно спасла, и никак иначе, Мария – вот в этом и был смысл того, что она делала.

Вопрос: трудно ли налепить пельменей на двадцать человек, если каждый из присутствующих съест как минимум по двадцать пельменей? Ответ: нетрудно, поскольку в процессе лепки участвуют практически все, за исключением разве что самых маленьких, да и те поучаствуют хотя бы за компанию.

Я увидел, как Мария управляется со своим детским садом. Был брошен клич, ребятня тотчас же с готовностью оставила свои игры-забавы и сконцентрировалась на обширной кухне, где в течение пары минут каждому была поставлена персональная задача. Уже через час полтысячи пельменей были готовы к варке. Чудо свершилось прямо на моих глазах. Никогда прежде я не видел столь слаженной работы такого разношерстного коллектива. Мария, которая подобные подвиги совершала трижды в день, деловито и без видимого напряжения руководила этим беспокойным хозяйством.

Сели за стол – огромный, как палуба авианосца. Напротив меня оказался мальчуган лет двенадцати. До сих пор ребятня была занята своими делами и не очень-то обращала внимание на прибывших гостей, а тут вот мы оказались лицом к лицу. И он меня узнал. Долго всматривался, глядел не мигая, будто решал, может ли дяденька из телевизора вдруг оказаться за одним с ним столом, потом Светлана совершенно случайно, обратившись ко мне, назвала меня по имени, и тогда мальчуган наконец дозрел и произнес потрясенно:

– Дядя Женя Колодин!

Наверное, мое присутствие за этим столом представлялось мальчишке еще более невероятным, чем визит каких-нибудь марсиан. И все тотчас же признали во мне того самого Колодина, который в телевизоре разыгрывает всяких тетенек и дяденек. Из того факта, что возможность моего появления здесь не прогнозировалась даже теоретически, я сделал вывод, что Демин, по-видимому, ничего обо мне не рассказывал. Может быть, он даже не говорил им, где работает? Я посмотрел на Илью. Он с невозмутимым видом уплетал вкуснейшие пельмени, словно его единственного происходящее вокруг нисколько не волновало.

Мои подозрения он подтвердил чуть позже. После трапезы, когда мы вышли из дома, он сказал, глядя куда-то мимо меня:

– Я им ничего не говорил – кто я, где работаю. Сказал, что с телевидения, вот и все. Мария все равно телевизор не смотрит, ей некогда, а у малышни свои заботы, им подробности ни к чему.

И далее, все так же не глядя на меня:

– Я тебя привез сюда не для того, чтобы на жалость давить. Просто хочу, чтобы ты понял: я действительно не могу вернуть эти деньги прямо сейчас. Но я верну. Непременно. Заработаю и верну. Надо только немного подождать.

Его лицо любящие домочадцы уже успели привести в порядок, но все равно он пока выглядел неважно. Фингалов я ему наставил, и еще губа была рассечена и распухла.

Я знал, что он вор. Что он поступил нечестно. Что он нас всех обокрал. Фактически предал. И все-таки мне сейчас было стыдно перед ним. За мое рукоприкладство. За то, что я на него кричал. За то, что назвал его подонком. Потому что подонком он не был.