Владимир Гриньков - Помеченный смертью

– Скучаешь?

– О чем?

– О Москве.

– Нет. Она какая-то чужая стала, я ее и не узнала поначалу, когда вернулась с Камчатки. Это как если бы во время твоего сна в спальне полностью поменяли обстановку. Представляешь? Вот ты заснул, а просыпаешься – все вокруг другое, незнакомое.

Анна повернула голову и неожиданно засмеялась:

– Хотя зачем я тебе обо всем рассказываю? Ты и сам это в конце концов испытаешь. Вот вернешься в Москву – а там все другое.

– Зачем же я вернусь в Москву? Мне и здесь неплохо.

– Это не будет продолжаться вечно, я имею в виду твою работу здесь.

– Что я слышу? – насторожился Кирилл. – Ты прибыла сюда ко мне или вместо меня?

Анна уловила разницу и, улыбнувшись, выбрала ответ:

– К тебе.

Кирилл подозрительно посмотрел на нее:

– Послушай, откуда ты вообще взялась? Зачем здесь, на станции, второй сотрудник? Пять лет я справлялся со своими обязанностями в одиночку, и вдруг мне понадобился дублер.

– Ты думаешь, меня готовят как замену тебе?

– Похоже на то…

– Не думаю.

– Почему?

– Мне бы сказали. Ведь правильно? Готовили бы к отправке – и сказали.

– Разговора не было? Там, в Москве? Точно?

– Нет, – уверенно подтвердила Анна.

Кирилл посмотрел в ее глаза и, ничего в них не прочитав, вздохнул.

– Ты напрасно переживаешь, – сказала Анна. – Нет повода для беспокойства.

– Но почему тебя прислали?

– По штату здесь должны работать двое. Двое, понимаешь?

– Им что – валюту девать некуда?

– Кому?

– Начальству нашему. Ведь я один здесь справлялся.

Анна подплыла к Кириллу, положила руку ему на плечо и спросила, заглядывая в глаза:

– Ты против того, чтобы я здесь работала?

– Нет, почему же, – смутился Кирилл.

– Тогда не надо больше об этом говорить. Ладно?

Он кивнул.

Вышли из воды. Горячий ветер скользил над пляжем, Песок накалился и казался на солнце ослепительно белым.

– Ты приехала сюда не вместо меня? – все-таки не удержался Кирилл.

– Нет.

Анна потрепала его по волосам, как неразумного мальчишку. Больше они к этому разговору не возвращались.

Вечером Кирилл сделал силки для ловли обезьян. Это была хитроумная самозатягивающаяся петля. Первый изготовленный образец Анна забраковала – он показался ей слишком непрочным.

– Порвется. Не годится.

– Ты посмотри, какая толстая веревка.

– Сделай ее вдвое.

– Это уже будут не на обезьяну силки.

– А на кого?

– А разве мамонты здесь водятся?

– Нет.

– Вот видишь. Значит – на обезьяну.

Потом они опять плавали в океане. Солнце уже пряталось, черные силуэты пальм на берегу казались декорациями провинциального театра. И опять было такое чувство, что нет никого и нигде – только этот остров, пальмы и они – Кирилл и Анна.

– Я никогда отсюда не уеду, – сказала Анна. – Даже если мне не найдется больше места на станции – я останусь. Построю дом там, в глубине острова, и буду жить. Не прогонишь?

– Нет! – ответил Кирилл.

У него почему-то опять стало сухо в горле – как сегодня утром, когда он увидел обнаженную Анну. Безотчетно протянул руку в темноте, прямо в воде, погладил ее прохладную гладкую кожу – лишь мгновение это продлилось, потому что почти сразу Анна отстранилась и сказала:

– Не надо этого, Кирилл. Не делай так больше никогда.

Звезды мерцали над их головами. Луна смотрела вниз с прищуром, и под ее взглядом океан, казалось, светился.

Бородину представлялось, что доктор Морозов обязательно окажется человеком преклонных лет, с пучком седых волос на голове и в старомодных очках в черной оправе, будет он сух кожей, худощав и взглядом печален, а оказалось – они почти одногодки. Морозов был хотя и невысок ростом, но ладно сложен, глаза умные и взгляд доброжелательный, прическу носил длинную – с того времени, наверное, как носил длинные волосы в школе – и ругали его, и наказывали; и с тех самых пор осталась в нем эта фронда, уже и сражаться не с кем, а он все не может успокоиться, демонстрирует независимость. Сам Бородин всю жизнь носил короткие прически, даже в институте – комсомольская юность. «Волосатиков» недолюбливал, с ними все время приходилось разбираться: как «волосатик», так сразу и мозги набекрень, вот тебе и персональное дело – комитету комсомола работа.

И сейчас Бородин подсознательно насторожился, а Морозов, совершенно не видя в нем врага, приветливо обратился:

– Ваше лицо мне знакомо. Где-то встречались, наверное?