Эльмира Нетесова - Закон - тайга

А Гришке вспомнилось письмо Тестя фартовым Трудового. В нем он приказывал, распоряжался его судьбой. Велел, коль не останется фартовым, пришить его.

— Может, уже тогда болел, гад. А все еще кого-то под примус брал. Грозился. Хозяином себя считал. Оно, видишь, своей заднице не хозяин. Даже она слушаться отказалась. А туда же — в бугры. Забыл закон… Слабаков в буграх не держат!

— Уехал он, говорят. На материк. Видно, не решился остаться здесь. Знал: пусть плохая смерть, но своя. А тут было кому ускорить, — усмехнулся Дегтярев.

— Сова слинял. Классно нарисовался сдвинутым. Видать, все знал, рассчитал. Чего ж по дури не остался? — словно самому себе сказал Горилла.

— Может, в момент просвета. У всех сумасшедших просветы иногда бывают. Даже врачи подтвердили. Но Сова — точно. Своих кентов не узнавал. Живых. Чтоб проверить его, к нему в камеру фартового поселили. Тот на второй день попросился от Совы. Но не убрали. Не поверили. А фартовый еще через день пригрозил, что размажет Сову. И впрямь едва не утворил такое.

Хоть раньше они друг друга знали. Даже в одной «малине» работали.

А Горилле внезапно вспомнился один из зэков в Магадане. Аккуратный, чистый. С седенькой упрямой бородкой, он много лет работал врачом. Еще при царе практиковать начал. За что и замели по буржуйской статье. Мол, лечил не тех, кого надо.

Этот доктор многим зэкам здоровье и жизни спас. Не различал воров и работяг. За труды даже пайку не брал. Видно, ученость мешала взять последнее. И как-то перед сном рассказал фартовым о забавном случае, который произошел с ним на Печоре, где отбывал первые три года.

В камеру к нему втолкнули человека с явными признаками сумасшествия. А это прежде всего определил по глазам. У того зэка даже при солнечном свете зрачки были большими и черными. И он, просидев в одиночке около трех лет, свихнулся окончательно. Умел говорить сам с собой разными голосами. Спорил, ругался, даже бил себя. Чаще всего общался с мертвыми. И его, врача, за вставшего из гроба покойника принимал. Все пытался уложить его на щконку. То прощения просил. То душить лез. А когда приходил в себя, бывал злее собаки. Чуть сознание мутило — свою пайку уговаривал взять и простить его.

«Это случается с теми, кто руки в крови замарал. Преступление тяжкое, а организм слабый. Не совладал. На воле такие запоем пьют. Боятся одиночества и не выдерживают длительной изоляции, — вспомнил Горилла слова врача. Доктор потом продолжил: — Не берите грех на душу. Ибо со временем не всякий из вас пересилит память. А организм имеет способность стареть…»

Никто тогда не обратил внимания на его слова. И Горилла забыл. Годы прошли. Но вот теперь слова врача подтвердились.

Гришка присел на корягу. В задумчивости покачал головой.

«Дегтярев ничего не понял. Даже на сумасшествие нужна чувствительная натура. И хоть зачаток интеллекта. Но и такого лишены мусора напрочь», — отвернулся Горилла.

Вспомнились ему слова врача и о том, что можно сбить с толку малоэрудированных, а таких большинство, следователей и экспертов-психиатров обычным чревовещанием. В прежние времена чревовещатели в балаганах на ярмарках своим умением медяки зарабатывали. Говорил человек утробой, а рта не раскрывал. Потом отвечал мнимому собеседнику. «А, какое мне до них всех дело, — отмахнулся Григорий от воспоминаний. — Своих забот хватает. Дай Бог управиться».

Никому во всем свете не сознался бы фартовый, как мучительно трудно пришлось ему самому.

По счастливой случайности ушел в откол без урона, без пера и трамбовки. Может, могучее здоровье да крепкие кулаки помогли. Потом было самое трудное…

Кому, как не ему, Горилле, это помнить. Он и теперь, в постели с Ольгой, видит в снах кентов. С ними считает общак, снимает навар с новичков, берет положняк с работяг, давно живущих на воле.

С кентами он уходил на дела. Линял в бега из зон, отрывался от погони, убивал овчарок и охранников. А утром будто и впрямь болело тело от собачьих укусов и ударов прикладом.

Сколько раз видел себя под запреткой и в камерах. Играл в очко на чью-то жизнь, а сам мотался в петле. Сколько раз за ночь умирал, а утром чудом просыпался живым!

Прошлое всегда живет в памяти. Оно как ночь, без которой не бывает жизни у фартовых…

Вот и он днем — Гришка. А ночью — опять Горилла. И никогда не рвет с «малиной». Он лишь внешне расстался с кентами, душой остался с ними навсегда.

Может, поэтому всякую ночь вскакивала Ольга с постели босая, в одной рубахе, к ведру с водой. Кунала в него полотенце. Обтирала вспотевшую грудь, лицо мужа. Тот синел. Кричал Гришка Гориллой. На весь дом.