Эльмира Нетесова - Закон - тайга

Через полчаса он уже храпел на весь барак. Спали все, и только Любимчику не спалось.

Ему мешала уснуть мысль о разборке. Хорошо, если забудут фартовые о разговоре и обещании, а если — нет?

Он обдумывал множество всяких вариантов. Но ничего путного в голову не приходило.

Разборка… Без трамбовки здесь не обойтись. Бить его будут все. Больно и долго. Может, до смерти, а может, покалечат. Как-повезет.

«Может, слинять? Но куда, к кому? Кто примет? Мусора? Свои спрашивать не станут — виноват иль нет, раз кентам что- то показалось, теперь несдобровать», — подумал Любимчик.

В эту ночь он спал в своем бараке. Сжигаемый страхом и ненавистью, он решил отплатить спящим законникам за каждое обидное слово, за догадливость, за угрозу разборкой. И, сообразив, высчитав все, утром пошел к Тимофею проситься в зимовье.

— Кенты киряют. Я столько водяры не принимаю. Хочу один побыть, места осмотрю. Заготовлю силки и петли. Придете на готовое, — уговаривал он бригадира. И тот согласился.

Любимчик к вечеру был в зимовье.

А через неделю вернулись в барак Скоморох, Полудурок, Кот и Цыбуля.

Увидев пьяных кентов, не удивились. Но, откинув подушки увидел, что ни у кого из четверых не осталось ни капли денег.

— Проссали! Наше! Кто дал? — первым завопил Кот и кинулся трясти Угря.

Тот спьяну отмахнулся. Костя поддал посильней. Когда и остальные не нашли денег, в бараке поднялась драка.

К вечеру с деляны, словно назло, привезли фартовых в баню. Узнав, в чем дело, из-за чего трамбовка., тут же учинили разборку.

Никто и не вспомнил о Любимчике. Били тех, кого застали в бараке. Трамбовали за нарушение закона, требовавшего не воровать у своих.

Били жестоко. Трудно дался заработок. Мозолями, потом, усталостью. За все это, перенесенное, влипали в троих фартовых кулаки и сапоги. Брань, проклятия градом сыпались на их головы, вспухшие от ударов.

Никто из них не знал, не помнил, когда пропили башли кентов.

Свои заработки оказались на месте.

Угорь, теряя сознание, увидел входившего в барак Филина. Тот рыкнул на условников. Спросил зло:

— Какая падла меня из бугров вывела? Почему разборку сами делаете, козлы? А ну, ботайте, в чем кенты лажанулись, за что их трамбовали?

Когда Цыбуля и Кот рассказали все, бугор затылок скребанул, головой закрутил, вроде дерьма понюхал. И спросил:

— Сколько башлей увели?

— Кусков десять, бугор…

— Не-ет, сявки столько не поперли бы. Зассали б. Шибко явно. Им пары стольников хватило б нажраться до горлянки. Ну и кенты не сумели б столько просрать. Это ж всей «малиной» месяц бухать можно, — сказал, не задумываясь. И подогрел: — Кто-нибудь с вами канал?

— Любимчик! — вспомнил Угорь. И, придерживая руками гудящую от боли голову, трудно вспоминал разговор с ним, угрозу разборкой.

— А где он приморился? — спросил Цыбуля.

— Мне Тимофей ботал, что Любимчик в зимовье похилял. Сам навязался. Давно уж там, — ответил Филин и добавил: — Нет, этот не сопрет. До воли далеко. А в тайге башли без нужды. Куда их сунет?

— Он, падла! Он, хорек вонючий, слямзил. Больше некому! — завопил травмированный пилой фартовый и, потребовав двоих в свидетели, просил кентов отпустить его на день в зимовье.

— Век свободы не видать, расколю гада! — орал он.

Фартовые завтра утром должны были вернуться на деляну. А потому решили законники послать на заимку Тимофея и Гориллу. Эти разберутся. Не трамбовкой, по чести надыбают. Не станут выколачивать раскаяние.

Тимка согласился сразу. Гориллу уламывать пришлось. Но все же уговорили. И оба чуть свет ушли в тайгу.

— В зимовье канает. Вишь, дым из трубы прет, — глянул Тимка.

— Давай постремачим малость. Он, падла, в зимовье башли не держит. Это — как мама родная. На понял взять надо. Чтоб струхнул. Пойдет перепрятать подальше от зимовья, тут его и накроем, — предложил Горилла.

— А я уверен, что в зимовье он их держит. Такой тайге не доверит. Придется тряхнуть гада, — не согласился бригадир.

— Ладно, колонем козла. Но не сразу, — согласился Горилла и резко дернул на себя дверь зимовья.

Любимчик сидел у печурки. Увидел фартовых, побледнел. Вскочил, ударившись лысиной в потолок.

— Чего наполохался? Иль не ждал нас? Пришли глянуть, как канаешь тут, — прищурился Тимка.

— От людей отвык. Все зверье да птахи — мои кенты, — лопотал Любимчик, обливаясь потом.

— Ну вот и нарисовались, возникли, чтоб от кентов не отшибало, — сел Горилла к печке и расставил ноги.