От этих мыслей Тестю и вовсе не по себе стало. В его вотчину забрались. Без приглашения и спросу. Такое никогда не проходило бесследно.
Василий, забыв о Дашке, метался по комнате взъяренным зверем.
Снова подходил к окну, глазами впивался в следы. Баба неслышно стала рядом. Увидела следы, рассмеялась.
— Это следователь там ходил. Смотрел что-то. Но ничего, видать, не нашел…
— Что ж ты раньше-то не сказала? — вздохнул Тесть. А про себя подумал: «Значит, свои Тихона загробили. Не легше. Но искать проще. Душу выколочу из того, кто утворил это, чтоб другим неповадно было без спросу мокрить. Не хватало мне тут мусоров заезжих. Иль сам не смог бы разобраться?»
Тесть сел у печки. Закурил. Нелегкие мысли бороздили морщинами лоб.
«Кто ж додумался убить Тихона так пакостно? Ведь никто из условников не жаловался на мужика. Сами захотели его в бригадиры. А может, из-за этой бабы… Может, на нее кто-нибудь позарился? Ведь не зря считают, что в любой беде виновата баба. Недаром уважающие себя фартовые не берут их на дело. Считая, что от них ворам одно горе. — Глянул на Дашку бугор и невольно отвернулся. — Кому нужна? Морда опухшая, глаза красные, щеки на плечах висят, волосы — как у паршивой овцы, век гребенки не знали. Кофта лоснится от грязи. Юбка торчком стоит, не стирана со дня заключения. Воняет, как от псины дворовой. Такую увидеть на дороге — все равно что с черной кошкой повстречаться. Ну какой на нее позарится? Разве ханыга? Из-за нее мужика убивать? Скорей, наоборот. Ее пришили бы, чтоб с Тихона мороку снять. Не баба — срам один… Задница по табуретке расползлась, растеклась студнем. Грудь скомкана кусками перекисшего теста. Ни талии, ни бедер. Размокшая бочка», — сплюнул Тесть и, матюгнувшись, ушел из каморы, резко хлопнув дверью.
Дашка вздрогнула от неожиданности. Она уже приготовилась к уговорам, уламываниям, коротким ласкам бугра. Млела. А тот, обозвав ее по-всякому, побрезговал. Баба, вначале онемев, кинулась в подушку с воем.
Не было у нее в Трудовом соперниц, некому было морду бить. Значит, в ней беда кроется. Сама дерьмо, раз отсидевший много лет в неволе бугор не захотел ее. Но другие-то не прочь… «А кто они?» — вспомнила Дашка. И, подойдя к зеркалу, давно потускневшему от пыли, оглядела себя, попыталась улыбнуться и спешно закрыла рот. Желтые зубы вылезли наружу. Синюшные губы искривились беспомощно, жалко.
— Нет, так не годится. Хватит, — приказала себе баба.
Принесла воды, затопила печь. До ночи мыла полы, стол, стирала простыни, наволочки, полотенца, одежду. А потом и сама влезла в корыто. Волосы еле расчесала. Оттиралась мочалкой докрасна. Тело горело от непривычного рвения. Воды и мыла не жалела. Зато как легко задышалось, когда, укутавшись в простыню, села за чистый стол попить чаю. И вдруг услышала за окном испуганный вскрик. Оглянулась.
Чья-то бледная физиономия отпрянула в темноту.
Баба подошла, чтоб разглядеть, но ничего не увидела.
«Померещилось? А может, Тихон, его душа? Глянул и не узнан ни меня, ни хату. Да и немудрено… Вовсе пропащей стала», — подумала баба.
Она пила чай и невольно оглядывалась на окно. Оттуда ночь смотрела черными провалами глаз. Дашка всегда боялась темноты. И только сейчас до нее дошло, что она — вдова…
Жить одной, совсем одной в Трудовом, среди условников, которые смотрят на нее, как на дворовую суку! Одни брезгуют ею, другие не прочь попользоваться для похоти. А для себя у нее что останется? Неужель так и сдохнет она где- нибудь под столом в столовой, воткнувшись харей в груду бутылок?
Нет! Хватит! Завязано! И с пьянкой и с мужиками! Всего за жизнь набралась, как грязи. Теперь бы отмыться успеть от всего. Пора одуматься.
— Господи! Помоги мне! Дай сил и крепости духа, помоги вырваться из греха! Не дай завязнуть, погибнуть в нем! Помоги в человеки, в бабы вернуться! Матерь Божия, помоги! Слаба я! Укрепи меня, Пресвятая Богородица! — рухнула баба на колени, и слезы очищения полились по ее щекам.
Дашка и не заметила, как погас свет и в каморе стало совсем темно.
Баба каялась во всех своих грехах. И ей казалось, что Господь смотрит на нее отцовскими глазами, синими, как небо.
— Прости меня! — умоляла его Дашка охрипшим голосом. Утром она встала поседевшая, осунувшаяся, будто за одну ночь десять лет прожила.
Подойдя к вахтовой машине, не полезла в кузов. В кабину открыла дверцу, села рядом с шофером молча. Тот слова не сказал.
Весь день обрубала Дашка сучья с поваленных деревьев. Устала до тошноты. Но не отдыхала. Не жаловалась. Закусив губы, шла от дерева к дереву. За нею еле успевали чокеровщи- ки. Баба даже не обедала. Ничего не взяла с собой. Забыла. Ее звали. Дашка не захотела услышать.
Читать дальше