Эльмира Нетесова - Клевые

Успела заметить русую головенку, спокойное, розовое личико, маленькие ручонки. Весь он был похож на живую куклу.

— Куда? Ложись! Нечего подскакивать, не на кого смотреть! За ним уже приехали родители. Им его отдадим. Ты же сама отказалась от него, еще не родив. Он теперь в Америке будет жить! Там и не узнает, кто он на самом деле, — обронила акушерка и, передав спеленутого малыша медсестре, велела ей отнести новорожденного в детскую палату. А Райку уже на следующий день выгнали из роддома.

Она ехала в метро опустошенная, усталая. Нет, она ни на миг не пожалела о случившемся. Ей был безразличен нежданный малыш. Она даже не попыталась взглянуть еще раз, запомнить его.

Мать тащила ее за рукав скорее домой. Ведь в Райкином кармане лежали деньги за рожденного мальчонку. На них можно было купить много выпивки и закуски. Пить днем и ночью. Не тянуть по глотку, а сразу из горла и до дна. Так, чтобы согрело всю душу и помогло впасть в зыбкое забытье.

Ей не терпелось скорее добраться до ларька, там отовариться с запасом.

Райка пила вместе с матерью. Сколько дней гужевали, баба не помнила. Очнулась от шума в комнате. Галдели соседи, набившиеся в камору. Не сразу дошло, что с матерью плохо. Перебрала. Не рассчитала силы. И теперь ее приводили в чувство всем бараком.

Мать лежала на грязном полу. Синюшное лицо опухло до неузнаваемости. Волосы спутались, слиплись. Губы почернели.

— Райка, слышь, помираю! Хана мне! — едва разодрав рот, обратилась к дочери. — Крышка мне! И ты сдохнешь скоро! Нет нам просвета! Нет счастья!..

Но к вечеру пришла в себя. Впервые за несколько месяцев умылась. И, сев на край постели дочери, заговорила неузнаваемо осипшим голосом:

— Я уже все — пропащая! Не поднимусь. Вконец испортилась. Только могила выправит. Тебе еще можно встать! Уходи от меня

насовсем! Из барака! Иначе скоро на погосте окажешься! А тебе еще рано! Не жила! Ничего не видела! Не любила! И тебя никто не любит! Смой всю грязь с себя! Сумей! Иначе сгинешь! Это говорю тебе покуда трезвая! Не опоздай жить! Сдохнуть всегда успеешь! Я не думала, что у нас с тобой такая корявая судьба будет! Все в ней изгажено! А мечталось совсем о другом! Я виновата за детство твое! Но теперь ты взрослая! Сыщи мозги! Уходи! Забудь меня!

Райка никогда раньше не слышала от матери таких слов и немало удивилась.

— А как жить иначе? Как очиститься? Если хотела б, не получилось бы! Вон и ты сломалась не с добра! Ну куда денусь!

— Захочешь жить — вырвешься из болота!

— Как?

— Сначала сбеги из барака! Потом оглядись! Ведь живут вокруг другие люди! Не все воруют, простикуют и пьют! Живут иначе.

— Ты тоже жила иначе! Надрывалась на стройке! А что имела за это?

— Мало получала. Это верно! Но было то, что не оценишь деньгами. Было свое счастье. Тяжкое, но имелось. Я к чему-то стремилась, строила планы, чего-то хотела. Теперь ничего, кроме бутылки. Тогда я была матерью! Теперь — алкашкой стала. Тогда я могла вернуться в деревню. К своим! Нынче о том даже думать нельзя. Я никому не нужна! Даже тебе. А все оттого, что вместо светлой судьбы оставлю в наследство горе и обиды. Выберешься из них? Только сильные это сумеют.

Райка не восприняла всерьез этот разговор. И, едва встав на ноги, вернулась на панель, даже не попытавшись изменить свою жизнь.

Мать не упрекала. Она снова запила.

Сколько времени прошло с того дня, как она решила всерьез покинуть барак? Да и то не своею волей. Даже по самой глубокой пьянке она никогда на поднимала руку на мать. Здесь же не удержалась, влепила пощечину за Сашку.

Мать не ожидала такого. И, несмотря на выпитое, враз протрезвела, побледнела, как мел. И указала на дверь;

— Вон отсюда! Чтоб ноги твоей здесь не было никогда! Забудь порог! И даже на могилу ко мне не приходи! Не прощу!

Райка не заставила повторять и через считанные минуты ушла из барака молча, не обронив ни слова, ни с кем не прощаясь.

О матери она вспоминала лишь в первый месяц. Тогда она по привычке шла к знакомой станции метро, но тут же спохватывалась, меняла маршрут. И ругала собственную забывчивость.

Может, она и не вспомнила о матери, если б не беременность и не Серафима, настоятельно советовавшая вернуться к матери или хотя бы навестить ее.

С Серафимой считались в доме все, даже подруги Райки. Нередко советовались, избегая откровенных разговоров с резкой, прямолинейной Антониной. Бабку считали мудрой, душевной. И Райка поневоле задумалась над советом старухи.