Эльмира Нетесова - Фартовые

Чифирист предпочтет смерть, чем неурочное пробуждение. Сам черт — ребенок перед разъяренным чифиристом. И хотя сам потом, придя в себя, будет горько каяться, жалеть о случившемся, с дурным гневом своим никогда не сможет совладеть.

Кайфует Харя. Перед глазами пляшет прозрачным видением тополиный пух над синей водой реки. А может, опадает черемуха. Что за диво это видение под тихую песню!

Засыпает Федьку снегом. Крупные хлопья повалили с неба внезапно. Туча роняла снег щедро, снежинки повисали на ветках проседью, вмиг укрыли землю. А через полчаса поднялся ветер, началась пурга.

Харя машинально влез в шалаш. Даже не обратил внимания на разбушевавшуюся непогоду. Допил остаток чифира и продолжал балдеть.

Берендей копал за зимовьем ледник для мяса и, занятый своими мыслями, совсем забыл о Харе. И только когда холодный ветер поднял коробом вспотевшую рубаху на спине, решил пойти переодеться в сухое.

Не найдя Федьки, окликнул его из будки. Никто не отозвался. Глянул на берег — тоже пусто. А ветер крепчал.

Решив, что Харя пошел за ягодами иль шишками, фартовый снова принялся за ледник. Он обдумывал новый план побега, когда его исчезновение спишут на гибель и не станут искать.

Берендей еще раз взвесил детали предстоящего побега. Этот план не мог, не должен был сорваться.

Довольный собой, Берендей решил перекурить и невольно вспомнил о Харе. Пошел в пристройку погреться. Волосы уже в ледяную шапку превратились. Значит, этот снег не растает.

— Харя, эй мурло, где ты, гад ползучий? — позвал фартовый. Но Федька не отозвался.

«Не ужель опять зачифирил? Я ж весь чай от него попрятал», — подумал Берендей. Но, заглянув в кирзовый сапог, куда попрятал пачки чая, понял, что Харя уже здесь побывал.

— Ну, падла, доберусь до тебя, вонючка облезлая! — накинул Берендей телогрейку на плечи и пошел за Федькой, продираясь сквозь пургу и тайгу, матерясь жутко.

А Федьке виделся ромашковый луг, а посредине дерево. Но что это за старик под ним сидит? Бородатый, белый, глаза улыбчивые. Зовет Федьку:

— Чего хочешь, человек? Что ищешь?

— Сам не знаю, чего хочу, — растерялся Харя.

— Домой дорогу ищешь?

— Нет у меня дома.

— Семью потерял?

— Никогда не обзаводился, — развел руками Федька.

— А хочешь семью, дом, детей?

— Зачем это мне? — удивился мужик.

— А где жить хочешь? — любопытствовал старик.

— Мне все равно.

— Ведь ты ж кровинка человекова, неужель людской мечты нет?

— Отчего ж, есть, конечно. Дай чифирку для кайфа. Чтоб забыться от человеческого…

Берендей выгреб Харю из шалаша вместе с обоссанной травой. Свернув ноги к рукам, бил Федьку по заднице так, что у Хари голова готова была отгнившей тыквой отвалиться.

— Сучья блевотина! Блядское семя! Козел вонючий, — орал Берендей.

Холод тому причиной или время кайфа прошло, — Харя не сопротивлялся.

Старые чифиристы после балдежа всегда впадают в апатию, на долгое время теряют аппетит, сон, желание к жизни, движению. Может, от того, что реальная жизнь кажется им куда скучнее и обесцененной кайфа.

Берендей бил Федьку, не жалея, как старую куклу. И не сразу смекнул, что Харя не двигает ни руками, ни ногами.

Принеся его за шиворот домой, кинул на койку с размаху. Харя не охнул. Так и продолжал лежать скомканной тряпкой.

— Чего дрыхнешь, придурок? А ну, разуйся, стерва!

Федька не двигался.

Берендей дернул за руку и отскочил в ужасе. Федька был бледный и холодный, как покойник.

— Иль пришил ненароком? — выпучив глаза, затаил дыхание поселенец и позвал тихо — Федька, Федь, не дури.

Харя и не пошевелился.

— Мать твоя дура пьяная, неужель гробанул? Да как же это так? — тряс фартовый Харю, звал, умолял, грозил и ругался одновременно.

Но ни звука, вздоха, движения в ответ не последовало.

— Да ты что, озверел? А как же я один останусь? Ты обо мне хоть вспомнил, дурья башка?

Харя лежал неподвижно. Берендей вытряхнул его из одежонки. Прислонился ухом к груди.

— Ни хрена не колотится! Разве это может быть? Чтоб до свободы не дожить? Как же так?

Фартовый принялся растирать Харю полотенцем. Потом закутал его в ватное одеяло. Растопив печь, насыпал соль в сковородку. Нагрев, засыпал в майку, связав снизу и сверху, положил Харе на грудь. Поставил на печку чайник.

От страха иль неожиданности у фартового душа тряслась.

— Федь, а Федь, очнись. Ну, хочешь, я сам тебе чифирку заделаю. Ну на хрен тебе сдыхать? Хочешь, я тут останусь с тобой. И в бега не пойду. Не веришь? И чтоб мне свободы не видать! Ну трёхни хоть что-нибудь, Харя гнусная. Ведь не должен ты от одной-то пачки копыта откинуть, стервец. Ты их за свою жизнь столько выжрал, малине на год хватило бы взахлеб.