— Звукоизоляция в вашем доме плохая. А фартовые знают, что прямо под вами живет лейтенант милиции. Я его, на всяк, предупрежу.
— Только без мусоров! — взмолилась Оглобля.
— Вам какая разница, кто поможет от смерти уйти? — возмутился Яровой.
— Лучше пусть ожмурят. Выжить с помощью лягавого — западло!
— Ладно. Не будет милиции. Но когда вас поведут к пахану, наденьте светлый платок. Если в квартире что-либо начнется, закройтесь в ванной. Договорились? А теперь — мы с вами не беседовали. Внушите это себе. Вы прождали в коридоре.
— А если они в коридор заходили, тогда как?
— Внизу милиционер. Он для фартовых — пугало. Не были, не могли войти без повестки.
— Ну что ж. Похиляла я. Коли не свидимся больше, не ругайте, если где не так было. Страшно мне. Впервой на хазу идти не хочу, — не врала Тоська.
А ночью, когда Ольга уже уснула, Тоська услышала тихий стук в дверь.
Баба не спала. Она тут же накинула халат, сунула ноги в тапки. Тихо открыла дверь.
— Пахан ждет, — шепотом сказал Цапля и указал Тоське вниз. Та торопливо оделась, повязала голову белым платком и, закрыв на ключ дверь, вышла из дома.
— Хиляй в парк, — холодно приказал Цапля и пошел вперед дергающейся походкой.
Тоська, войдя в парк, замедлила шаги. Ее всегда пугала темнота. Да и куда спешить? Никакой радости она для себя не ждала от этой встречи.
Тихо шумели листья на кронах деревьев, словно прощались или о чем-то предупреждали Оглоблю.
Баба вздрагивала веем телом. Ей жутко. Ей так хотелось вернуться домой — в чистую, теплую постель, забыть прошлое, кентов и страх за день завтрашний! Настанет ли он, каким будет?
Мышь, перебегавшая дорогу, едва не попала Оглобле под ноги. Баба вскрикнула в испуге.
Цапля в прыжок вернулся, дернул за рукав, потащил рядом.
— Не тяни. Сама дохиляю, — вырвала руку баба.
— Тогда захлопни хлябало! — впервые так грубо отозвался Цапля.
Тоська решила отомстить ему за хамское обращение и настучать пахану, если у того будет настрой вообще ее слушать.
— Валяй сюда, — указал Цапля на глухую тропинку. И сам нырнул в темноту деревьев.
Тоська трусила следом. Ее то в озноб, то в жар бросало. Ноги заплетались, не слушались.
— Гоп-стоп! — встал из-под куста Кабан. И, разделив Тоську и Цаплю, приказал фартовому стоять на стреме. Тот прилип к дереву. Затих.
Кабан, подхватив Оглоблю за рукав, бросил коротко:
— Хиляй вперед, курва!
Оглобля не обратила на это внимания, зная фартового не первый год. Тот иначе и не называл баб.
Тоська спотыкалась о корни деревьев, шла вслепую. Кабан пыхтел сзади. Ей казалось, что они давно миновали парк. Но вот она увидела скамью, скрытую кустами. Там — Дядя. Не один. Едва увидели Оглоблю, второй куда-то шмыгнул, лишь кусты зашуршали, выдавая человека.
Баба двинулась к скамье напролом, через кусты. Плюхнулась рядом с паханом без приглашения. Ноги не держали.
— А я тебя шарила повсюду, — сказала вместо приветствия.
— Я ж не велел! — вскипел Дядя.
— Дело имею. Фикса в больнице. Накрыли его в квартире. Отколошматили вусмерть. Даже ботать не может. Жевалки до одной выбили. В тюрягу не взяли, мол, в машине копыта откинет… Оставили в больнице. Но, говорят, сдохнет Фикса.
— Он сдохнет иль нет — не тебе брехать. А вот ты — заметано. Что мандой дрожишь? Заложила, паскуда, мать твою в задницу? Чего молчишь? О чем с Яровым кудахтала?
— Да ни словом! Он с другими тарахтел. Мне завтра прийти велено. К десяти утра. Прождала в коридоре. Да так долго, что базлать начала.
— Ты кому трехаешь? Кому мозги сушишь? Тебя в кабинете видели, — надвинулся Дядя, сцепив кулаки.
— Век свободы не видать! Не была у него. Он мне только повестку подписал, чтоб лягавый из прокуратуры выпустил. И новую выписал — на завтра. Вот она, — показала бумажку Тоська.
— Иль я состарился, что перестаю узнавать Ярового? Тот если вызвал, обязательно примет. У него все всегда в ажуре. Иль зашился с делами? На него непохоже.
— Он вышел из кабинета, вызвал меня, извинился. Мол, сегодня напрасно побеспокоил.
— А где ж ты, лярва, три часа кантовалась?
— Ждала.
— Ты баки не заливай. Не гаков он, чтобы, продержав три часа, домой отпустить. Либо враз отправил или допросил, коль ждала. Выкладывай, падла, что ботнула? О чем трехали?
— Говорю, отпустил он меня. Я причем, что пристопорил надолго! Может, на измор брал?
— Пришью, блядь! Душой чую, засветила, — кипел пахан.
— Зачем бы завтра вызывал, если бы ссучилась? — изворачивалась Оглобля.
Читать дальше