Эльмира Нетесова - Дикая стая

— Да ты таких дочек целый город настряпаешь, если тебя подкормить и дать отдохнуть! — встрял поселенец.

— Эх, Гоша! Не был ты отцом. Не держал возле сердца свою кровинку, потому городишь пустое! Ведь ее болезнь — это наша с Маринкой вина и беда. Мне своя жизнь ни в радость, пока ребенок болен.

— Не имел я своих и не хочу! Расти их, а что под старость получишь, неведомо. Только я слышу от стариков, что не столько хлеба, сколько пиздюлей получили от своих деток. А уж сколько попреков, мата слышали, другие даже пенсии до копейки отнимают и пропивают дочиста. Пожаловались на это в милицию, те возникли в семью на разборку, а когда менты смылись, сыночки старикам накостыляли так, что те месяца не продышали. И они не единственные! Теперь дети злее плети, — подытожил Гоша.

— Это уж какие сами! Такими вырастили, — не согласился Андрей.

— Кончайте базар, мужики! Дети, конечно, цветы нашей жизни, но лучше, когда они растут на чужих подоконниках, — вставил Игорь.

— Давайте выпьем за то, чтоб всем было клево: и детям, и родителям! — предложил Гоша.

— Игорь, а ты когда в Октябрьский собираешься переехать? — спросил Андрей.

— Мне позвонят. Нынешний пенсию оформляет и линяет. Я тут же на его место. А тебе, Гоша, надо в мою квартиру перебраться.

— Зачем? — удивился поселенец.

— У меня телефон! Тебе не проведут, а тут готовый. Только оплачивать не забывай.

— На хрен он мне за деньги сдался? Тут весь поселок за час обойти можно.

— Телефон тебе сгодится. Клиенты позвонят, кому вода нужна.

— Только этого горя мне не хватает. И так к концу дня вся жопа в мыле! — злился Корнеев.

— Ну, какой-нибудь крале свиданку назначишь.

— Пусть сами возникают, занимают очередь ко мне. Буду из-за них на телефон тратиться! — не соглашался Гоша.

— Тогда снимай перегородки и живи в одной большой квартире! Заведи собаку, кошку, все не так одиноко, — предложил Андрей.

— Слушай, а как же ты в той Америке жить станешь, не зная ихнего языка?

— Почему так думаешь? Я в студенчестве гидом подрабатывал. Именно с англичанами. Отлично получалось. Правда, Маринка много слабее знает английский, но ничего, выучит уже в непосредственном общении.

— Все разбежитесь, разъедетесь. Как-то мне эти пять лет здесь продышать в одиночестве? — приуныл Гоша.

— Подженись, корефан! Не носи дарма в штанах то, что природой подарено. Применяй, покуда не протухло и не завяло! Радуй баб и себя заодно! — подбадривал Игорь.

— А че сам не радуешься?

— Стар стал. Раньше, бывало, увижу крутой бабий задок, высокую грудь, и кровь в жилах закипала от желания. Теперь только глазами радуюсь. Все в душе отгорело. Редко, когда оживает. Раньше я руку из кармана не вытаскивал, все придерживал, чтоб моя страсть в глаза не бросалась, а теперь хоть на домкрат бори, — вздохнул Бондарев.

— Сын тебе не пишет? — спросил Игоря Андрей.

— Нет. У него уже отчим есть. Порядочный человек, как говорят. Сына не обижает. Тот его, конечно, неспроста отцом стал называть. Меня вычеркнули из памяти.

Соседи просидели у поселенца до полуночи.

— Ты не бойся, пока мы здесь, буду заходить к тебе в гости! — обещал Андрей.

— Я тоже загляну, когда в командировке буду, — обещал Бондарев.

А через месяц Игорь уехал в Октябрьский. Он больше никогда не появился в Усть-Большерецке. Его убили вскоре после отъезда. Нашли мертвым на морском берегу. Милиция тщетно искала виновников смерти Бондарева. Его в поселке не знали, а вот смерть нашла.

Как сказал Гошке участковый: «Видно, кто-то свел старые счеты с человеком. Он был застрелен. Три пули остались в голове. Хватило бы и одной, но кто-то очень хотел смерти наверняка и долго ждал эту встречу».

Поселенец, наверное, единственный на всей земле выпил за упокой души бывшего соседа.

Не пришлось переехать в новую квартиру и Андрею с семьей. Под Новый год умерла малышка. Ушла тихо, внезапно, не дождалась спасительного переезда. Родители, едва похоронив дочь, получили извещение о переводе, поступившем из Штатов. Андрей с Маринкой уехали вскоре, не оглядываясь и не о чем не жалея. Они не пришли к Гоше, да и до того ли им было? Белый свет им показался черным. Они спешили оторваться от горя и памяти. Поселенец, узнав о вылете, пожелал вслед соседям всяческих удач.

Оставшись один, Корнеев долго ходил из комнаты в комнату. Разговаривая с вещами, которые забыли или бросили впопыхах.

Вон рубашка Андрея висит на вешалке. Совсем чистая, крепкая, даже все пуговки на месте. «И чего не взяли? Ну, да сгодится», — снимает Гоша рубаху. Примерил, оказалась тесновата в плечах, но иногда одеть можно. А там, за столом, на обогревателе — две пары носков. Еще крепкие. А это что? Детская игрушка валяется. Никому не нужной стала. Вон и фотография всей семьи. На ней они еще улыбались и были счастливы, но время все изменило безжалостно.