Эльмира Нетесова - Месть фортуны. Дочь пахана

— А ты как уцелел? — сверкнула глазами Задрыга.

— Я в ту ночь у портовой шмары канал. Когда к барухе на утро хотел возникнуть, шестерка наш меня притормозил, трекнул, что было ночью.

— А стремачи? Их не было? Как без них осталась малина? Почему шестерка цел? — не понимала Задрыга.

— Всех взяли. Враз. И стремачей первых. Шестерка под столом бухой кемарил. Его не увидели. Когда шухер поднялся, он там и прикипел. Вылез, когда кентов увели. Мы с ним вдвоем остались.

— Еще баруха! — презрительно напомнила Задрыга.

— Эту падлу я замокрил. Перед тем, как слинять. Короче, после суда. От глотки до пуза пером расписал. За кентов.

И за тебя, — понурил голову законник.

Он сидел рядом с Задрыгой, курил, временами коротко матерился, вздрагивал. Капка сидела понуро, потерянно, о чем-то напряженно думала, соображала.

— Ты с паханом трехал перед отправкой? — повернулась к Боцману.

— Накоротке.

— О чем?

— О тебе. Й о всяком.

— Что велел мне трёхнуть?

— Просил побыть у Сивуча…

— Пятнадцать лет? Ты что? Крыша у вас покосилась иль звезданулись? Попухли, как козлы! Не как законники! На барухе! Просрали волю, общак! Загремели на Колыму, да еще мною паханить после всего? Ну уж хрен всем вам в зубы! — покрылось пятнами лицо Задрыги.

Нет, она не ломала комедию. У нее впервые началась настоящая, жестокая боль. Она скрутила Капку в спираль, и та почувствовала, что у нее имеется сердце. Наверное маленькое, но очень больное…

Неподдельные, настоящие, злые слезы лились по худым щекам. Задрыга кричала на Боцмана, обвиняя во всем его одного:

— Навар прожопил! Выходит, на халяву сработали! Мусора забрали всю рыжуху! Долбодуи треклятые! Притырить не сумели! Кто к барухе навар прет? Где канают, там не трахают баб. А уж коли приморились, могли без шмары прокантоваться! Иль горело у всех? Козлы! Псы поганые! Да от вас паршивый сявка отмылится! Гавно — не законники! Все мозги просрали!

— Ну, ты, полегче на поворотах! Не то вмажу по соплям, враз очухаешься! Ишь, хайло разинула, мокрощелка висложопая! Нам указывать надумала! А ты, кто есть? Выблевок! Огрызок нашей похоти! Вот и захлопнись, ротастик вонючий! Благодари судьбу, что я возник! Мог хрен забить на тебя! Мне самому дышать нечем. А все пахан! Свое и мое просрал! Мою долю тоже замели. И не вою! Его костыляй! Он посеял удачу!

— Теперь гоноришься передо мной! Чего ж пахану не ботал вот так? Он бы живо душу твою достал! Ты про то знаешь, потому канал заткнувшись. Нынче хвост распускаешь! Да кому сдался? Какая малина тебя в фарт возьмет, в долю?. Никто с тобой в дело не сдышится. Слабак! Кентов выручить не мог. Базлать годен, а на дело — хрен!

— Заткнись, Задрыга! — подскочил Боцман и замахнулся, чтобы, как когда-то в детстве, охладить и образумить Капку. Но… Не тут-то было.

Задрыга подпрыгнула мячиком, коротко ударила ребром ладони. Законник рухнул на пол без сознания.

— Стерва ты, Задрыга! Так и не научилась гостей принимать. Ну кто своих трамбует, скажи? Зачем его оттыздила?

Я ж трехал, своих не метелить. Вламывай, врубай фраерам. На законника клешни не сучи! Законом запрещено! — ругал Сивуч.

— Ему можно, а мне нет?

— Он — фартовый! Ты — вне закона. Потому он мог! Тебе — нельзя! — напомнил Сивуч и, принеся в кружке воду, вскоре привел в себя Боцмана.

Задрыгу уже не трясло. Она сидела за столом задумчиво.

— Ну, что надумала? — охнув, сел Боцман рядом.

— В малину надо линять. Пора завязывать с комедью. В дела пойду, фартовать с кентами.

— Эхе-хе, Задрыга! Долгонько тебе до кентухи! В закон враз не берут. Помяни мое слово — в сотнях дел побываешь, не одну ходку оттянешь, прежде чем станешь фартовой. Огнем и пером проверяют законники. А уж врубать тебе будут на каждом шагу. За все разом. И за норов твой засратый. За всякий кипеж. И под жопу выбьют не раз из малин. За то, что кроме себя никого не видишь, не имеешь уважения к законникам. Мурло твое — сявки не раз почистят по слову фартовых. Но и то, если возьмут тебя в малину. А это тоже под большим вопросом.

— Меня хоть нынче, с руками оторвут. Хотя бы в брянскую малину. Они у Сивуча просили «зелень», какая без пахана останется. Вот и нарисуюсь, — ответила Капка.

— Верно припомнила. Ботали про такое законники. Но хотели пацана. Про тебя трепу не было. Бабу вряд ли приморят у себя. Эти кенты тертые. Погоди духариться. Да и подумать надо, вспомнить. Много ли у них проколов было? На чем горели? Кто чаще в ходку влипал — старье иль молодняк? Кого подкидывали лягавым? Посылают ли грев в ходку? Берегут ли долю тюряжника? Сколько кентов у них под «вышку» загремело? Выкупает ли, выручает ли пахан кентов с тюряг и зон. Часты ли у них разборки? И главное — какой положняк с дела отваливают на шнобель? Не пронюхав всего этого, мылиться не стоит, — сказал Сивуч. И продолжил: