Андрей Константинов - Вор (Журналист-2)

Серегин выругался — тащить за собой хвост на встречу было никак нельзя. Он решил сделать контрольный круг, но «шестерка» не отставала. Андрей вырулил на Выборгское шоссе и пошел по нему под соточку, но хвост упорно не желал отпадать. Проскочив особнячок вечного «турецкого шпиона» Миши Глухова (этот бандит, залетая очередной раз в милицию, всегда заявлял, что он агент турецкой разведки, а потом предъявлял справку из психоневрологического диспансера) и приблизившись к виадуку, Серегин увеличил скорость до ста десяти километров, мотор его «Нивы» ревел, а все нормальные водители шарахались от обезумевшего вездехода. Но «шестерка», казалось, прилепилась намертво…

— Ладно, сучара, — сказал Андрей вслух сквозь зубы. — Мы должны подчиниться обстоятельствам… Но только обстоятельства должны работать на нас… А как тебе, сладкий мой, такое понравится?

Серегин резко вильнул в сторону и ушел под прикрытие тяжелой фуры. Хвост попытался повторить маневр, но второй «КамАЗ», следовавший в колонне за первым, громко засигналил и даже угрожающе мигнул фарами… Под прикрытием фуры Обнорский доехал до Озерков, потом быстро свернул налево, еще раз налево, затем через дворы выскочил на Есенина, оттуда направо по Художников… «Шестерка» исчезла из зеркала заднего вида. Страхуясь, Андрей сделал еще один кружок — до Тихорецкого. Сзади все было чисто.

— То-то, блядь, — сказал Обнорский и полез в карман за сигаретами. Взглянув на часы, он понял, что к кассам мототрека можно уже не торопиться: все контрольные сроки вышли.

Настроение у Андрея совсем испортилось — теперь придется искать Мишу самому, назначать новую встречу и на ней часа полтора успокаивать официанта и объяснять, что ничего страшного не произошло, что свидание сорвалось по чисто технической причине. Миша был человеком мнительным, а если уж совсем откровенно, то скорее даже трусоватым, и если что-то складывалось не так, как всегда, впадал в полуистерическое состояние.

Рассказывать официанту о слежке ни в коем случае нельзя — его бы просто «кондратий» хватил от ужаса. Миша очень боялся тех, о ком информировал Обнорского. Но не информировать не мог, такой уж он был человек…

На самого же Серегина инцидент с «шестеркой» особого впечатления не произвел — и не потому, что Андрей был насквозь крутым и со стальными нервами. Крутыми, как известно, только горы бывают, а нервы у Обнорского оставляли желать лучшего. Просто человек быстро привыкает к самым разным разностям… Вот и Серегин с какого-то момента своей журналистской карьеры не то чтобы привык, но перестал особо переживать, когда обнаруживал за собой наблюдение, особенно наблюдение явное. Он знал, что этот метод часто выбирается для того, чтобы оказать на человека психологическое воздействие, заставить его нервничать и дергаться… Такие шуточки практиковали многие клиенты Обнорского (клиентами он называл «героев» своих материалов) — и бандиты, и менты, и прибандиченные бизнесмены… Нарочитые хвосты были своеобразной местью и средством запугивания — приятного в них, конечно, виделось мало, но и вреда большого они не причиняли, так, давили на психику — точно так же, как и ночные, и ранние утренние звонки в квартиру либо со зловещим сопением в трубку, либо с идиотскими вопросами типа: «Не вы ли заказывали похоронного агента?…» Со временем Андрей стал относиться к таким безобразиям как к неизбежному злу, сопутствующему его роду занятий…

Более того, он даже чуть ли не начинал беспокоиться, если его долго не «прессовали» — затишье, как известно, случается перед большой бурей…

Поэтому и во время перекура на Тихорецком проспекте Обнорский не стал особо ломать голову по поводу преследовавшей его «шестерки» — перебирать варианты можно было долго, журналистская карьера Андрея хоть и началась сравнительно недавно, но уже успела помочь ему приобрести массу «друзей»…

Обнорский подъехал к ларьку, купил пачку «Кэмела» и банку фанты, с удовольствием посмаковал в машине напиток, смывая с гортани сигаретную горечь, и двинулся обратно в центр. По дороге он заскочил в свою квартирку, сменил джинсы на свободного покроя брюки, а кроссовки — на коричневые кожаные туфли. Подумав, Андрей сменил и рубашку — Лебедева была женщиной интересной, и Обнорский не хотел ударить перед ней в грязь лицом. К дому на улице Рылеева он подъехал за пять минут до назначенного времени.

Было уже совсем темно, моросил противный дождь, и Андрей включил в «Ниве» печку. Выкурив сигарету, он откинулся в кресле и занялся привычным делом — размышлениями о своем прошлом и будущем… Воспоминания, или, как говорят психологи, вспышки памяти, стали его постоянными спутниками, и вот уже в который раз Обнорский думал о том, что по-настоящему вырваться из прошлого он сможет только тогда, когда напишет книгу обо всем, что довелось ему пережить на Ближнем Востоке… Книга эта ни в коем случае не должна быть мемуарной, и Андрей хотел сделать роман — печальный и честный, страшный, но красивый, такой, какой понравился бы его погибшим друзьям… Может быть, когда вся его боль выплеснется на бумагу, когда он расскажет то, о чем не рассказывал никому, — может быть, хоть тогда ему станет легче?… Человек не должен жить прошлым, но и расставаться с этим прошлым можно лишь тогда, когда заплатил ему сполна все долги… Именно как долг и расценивал он свою будущую книгу и именно поэтому не знал, когда же начнет ее писать, — роман должен был быть в нем, Андрей знал, что на халтуру, на какой-то дачный опыт он просто не имеет права… А пока он еще только-только учился писать — правда, учился быстро и небезуспешно, но все-таки до настоящего журналистского профессионализма, до подлинной легкости пера и незакомплексованности перед листом бумаги ему еще было очень далеко…