Андрей Константинов - Выдумщик (Сочинитель-2)

— Да, так вот, Катенька-Катюша, значит… Когда покойный Олежка Званцев ее из златоглавой приволок, он ведь ее ко мне сразу привел, и от меня, Андрюша, зависело — отдавать ее Гургену или нет… А у Гургена к ней серьезные предъявы были… Пожалел я ее, да и Олежка просил… Ну, и что в ответ? А в ответ — блядство, крысятничество и предательство подлючее… И Олежку она с пути сбила, он-то пацаненком правильным был, неиспорченным… И чем же она ему отплатила?… Молчишь? М-да… А отплатила она ему тем, что, когда Олежку в «Кресты» слили — тут же спуталась с еще одним хлопчиком, с Сережкой Челищевым. Тоже, кстати, парнишка был неплохой… И его ведь она тоже на кривую дорожку толкнула — толкнула-толкнула, чтоб там Катька не плела… Она-то, конечно, может на все свои объясниловки давать, но ты, Андрюша, ты на факты смотри, а слова… Слово произнесенное — есть ложь, а правда — она только в делах… Дела же о следующем говорят: обоих ребятишек — и Сергуню и Олежку — она, тварь, загубила… Ведьма она, Андрюша, чистая ведьма, упыриха с красивой наружностью… Она сладким местом своим мужиков подманивает, а потом — вертит, как хочет, жизнь высасывает, под свою дуду плясать заставляет… Вот и с тобой, я вижу, так же получилось… Дурни вы молодые, не там зло видели, где оно на самом деле корни пустило… Я тебе скажу так — если эту ведьму не остановить, она ведь еще много жизней загубит… Только я ее остановлю — вот те крест святой, остановлю… Зло карать нужно… Молчишь? Что ж, понимаю, тут действительно сказать нечего, не попрешь против правды-то… Эх, Андрюша, Андрюша… Я уже говорил, что зла на тебя лично не таю, но и ты меня пойми правильно — не могу я тебе невозможное обещать… По всем понятиям за твои проступки тебе смерть положена… М-да…

Старик замолчал, словно заколебался в чем-то, словно обдумывал что-то… Обнорский тоже молчал, а Череп, тот, вообще, словно в часть мебели превратился — по его застывшему лицу ни одной мысли, ни одной эмоции прочитать было нельзя… Антибиотик кашлянул и прервал молчание:

— Впрочем… Бывает иногда, что и на исключение пойти можно… Тут зависеть все будет — понял ты свои ошибки, или нет… Чтобы я тебе помог, а могу я, Андрюша, многое, надо, чтобы ты сам себе помочь захотел… Сам… Не могу же я человека вытягивать, если он сам того не хочет… Против совести это будет, не по божьи… Напачкал ты много — так хоть попробуй что-то подтереть за собой… Иначе, при всех, как говорится, симпатиях… Понимаешь, да? Ты нам с Катькой помоги — и у тебя шанс появится… Не буду говорить, что большой, но все-таки — шанс… И еще одно уясни — чего я тут с тобой сижу, время трачу, уговариваю… По большому счету, можно и силком из тебя все вынуть — запросто можно, поверь… Я бы сам все сказал, если бы меня так спрашивать начали — и любой другой. И вынем мы, что нам нужно, будь уверен… Только тогда уж — не обессудь. Одно дело — человек добровольно в грехах покаялся, осознал неправоту, другое — когда его заставили. Разница большая… Для тебя… А Катьку я все одно достану, на это ты никак не повлияешь… Остановить ее, тварюгу, надо, а кроме меня это сделать некому… Думай, Андрюша, думай… Последняя у тебя возможность подумать есть, больше не сложится…

В «бункере» снова стало очень тихо, а потом Обнорский завозился на полу, застонал и пробормотал что-то.

— Чего? — не понял Антибиотик, быстро наклонился поближе к Андрею. Серегин дернулся, скривился от боли и снова забормотал — говорил он совсем шепеляво, изо рта у него текла кровь, и Виктору Палычу приходилось очень сильно напрягаться, чтобы разобрать произнесенные Обнорским фразы:

— Я… Если вы хотите Званцеву взять, то… зря меня изломали… Она в Швеции… Адрес уже сменила, на какой — я не знаю, так договаривались… специально… Я в Стокгольм не прилетел — это как сигнал… опасности… был… Потом — договор был такой… Каждые… следующие… среду и субботу… встречаемся в пять… В условленном месте, в Стокгольме… Я туда… должен идти… оговоренным маршрутом… И ждать… И если… что-то будет не так… она поймет… И не подойдет… А меня… так поломали, что… Как… Она же поймет…

Некоторые слова Андрею приходилось повторять помногу раз, пока Антибиотик наконец не понимал их… Виктор Палыч замучился вслушиваться в мало разборчивую речь, и когда Обнорский затих, старик раздраженно повернулся к Черепу:

— На хера вы ему зубы-то выбили, а? Не понять же ничего! Как парню говорить-то теперь? А?!

Череп спокойно пожал плечами: