Эльмира Нетесова - Изгои

«Нет его! Потеряли! Убит! Не сберег его!» — корит себя человек. И снова закуривает.

Жена сидит на кухне серой тенью. Все повалилось у нее из рук. Остались лишь слезы и чувство горькой вины перед всеми, перед целым светом. Знает, ей не простится случившееся, ее никто не станет утешать и успокаивать. Она должна молчать. Но как, если горе раздирает грудь?

Мария оглянулась на мужа. Увидела хмурое лицо, поняла: лучше не лезть на глаза, не задевать.

Телефонный звонок встряхнул обоих

Тебя просят! — передала трубку Мария.

Иван Васильевич узнал голос Тамары:

Держись, Вань! Я все знаю! Беда нас не спрашивает. За каждым углом стоит. Вот и мой… Сегодня… В семь утра… Нашли мертвым в подвале. Что он там делал? Почему в подвале оказался, кто его знает? А ведь еще вчера грозил мне. Обещал в окно выкинуть. Кое-как успокоила, уговорила. Даже прощения попросил. А в шесть утра ему позвонили. Я даже не проснулась путем. Он подошел ко мне, сказал, что через пяток минут вернется, попросил приготовить кофе. Я встала — он ушел. А через час дворничиха вызвала милицию… Увидела первой, как поспешно выскочили из подвала двое мужиков. Заподозрила неладное и не ошиблась… — умолкла Тамара, всхлипнув.

Крепись! В этой жизни мало быть мужем. Надо суметь остаться другом, но такое не каждому дано. Не всякое прощанье получает прощения. Жаль, что всю жизнь прожила одна. Он лишь играл в мужа, но так и не стал им, — сказал тихо.

Вань! Когда увидимся? Так тяжело! Боюсь свихнуться…

Оно не мудрено. Я позвоню, — пообещал в трубку.

И только отвернулся, встретился взглядом с Марией:

Уже сучки звонят? Терпенья нет? В доме беда, а тебе все по боку? Свиданки назначаешь? Сын умер, а ты с блядями тарахтишь? — упрекала баба, срываясь на крик.

Заткнись, дура! Кто виноват? Не ты сына толкнула на разбой и смерть? Не ты меня выперла из моей квартиры своим блядством? Детей растеряла! Теперь свою срань на меня повесить хочешь? Не выйдет! Я оставлял квартиру детям. Ни тебе! И если ты думаешь, что и в этот раз вытолкнешь меня, то знай: просчиталась! Я не стану щадить! И в момент выброшу отсюда навсегда!

Мария не ожидала такого отпора. Она села напротив, устало откинулась на спинку стула:

Нас больше ничто не держит вместе. Ты прав. Мы потеряли все. Детей! Разве можно сравнить это горе с квартирой? Да если б я могла исправить, вернуть все, не только квартиру, жизнь не пожалела б! А ты о чем? Эх, Иван, так-то ты дорожил семьей! Выходит, никогда мы не были нужны тебе, коль так скоро забыл главное…

Не все можно забыть. Оно и верно, ничего у нас с тобой не осталось общего, кроме горя. Оно одно на двоих. Его, коль Бог даст, переживем. Но память ни годы, ни смерть не сотрут. Впустую мы с тобой жили. Зря время потратили друг на друга. Не стоили детей, подаренных судьбой. А потому умираем заживо…

Небось, жирует теперь? Канает в теплой постели с бабой, по нужде не морозит жопу. Домашним стал. Влез в хомут и под каблук! — завидовали и жалели Шныря бомжи.

Может, так и забыли бы о нем, если б не Баланда— самый несносный из всех мужиков, промышлявший жратву на кладбищах, возле морга. Никто другой не приносил из города столько пакостных новостей как он. Баланда будто не видел в жизни ничего светлого и не верил в добро, потому что сам на него не был способен.

Баланда всегда возвращался на свалку поздним вечером. Торопился, словно там его ждала оголтелая орава кровных ребятишек.

Хромая на обе ноги, высоко вскидывал худые руки-жерди, он подергивал лохматой башкой, так похожей на воронье гнездо. И, запахиваясь в разноцветные лохмотья, спешил вприпрыжку, чтобы не забыть, не потерять ни одну из гадостливых сплетен, какие подхватил за воротами погостов, морга.

Он всегда подскакивал к кострам головной вороной, от одного к другому, и тараторил, выпучив глаза, взахлеб, даже не заботясь, слушают его или нет.

Мужики! Эй, мужики! Ну, чего вы морды в землю закопали? Гля, че в городе стряслось! Это ж надо! Раньше мужики девок силовали! Теперь все наоборот!

Нешто на тебя сыскались желающие? — криво усмехнулся Павел.

Да я — находка! Цимис высшего сорта, фрукт заморский!

Твою мать! Козел! — сплюнул Кузьмич.

Я — козел? Знал бы ты, кого нынче в упокойники отвезли! Деда! Ему за седьмой десяток!

И что? Иль мало небо коптил? Свалил во время.

Не сам! Его свалили малолетки! Своими трандами!

Чего? Чем? — не поверил в услышанное Павел.