Константин Козлов - Ракетчик

Анатолий помнил, что, если верить карте, совсем недалеко отсюда маяк. К нему-то он и решил добираться. А там… там видно будет. К берлоге он вернулся абсолютно мокрым. Повернув к Давыдову побагровевшее лицо, пленный процедил:

— В следующий раз, когда соберешься принимать душ, потрудись меня развязать.

— А что случилось? — Давыдов начал сбрасывать с себя одежду, потом полез за сухой в тюк, предусмотрительно захваченный с самолета.

— А то, что теперь мне купаться пора.

— Не беда, мы это сейчас быстренько организуем.

Капитан взвалил Прокофьева на спину и поволок на берег. Помог ему освободиться от обуви и брюк и затащил в воду.

— Лодка, — лаконично прокомментировал тот появление баркаса.

— Ага, на ней и поплывем, так что тащить тебя на себе мне не придется.

— А это кто такие?

— Зеки, постреляли друг дружку, только не пойму из-за чего. В лодке ничего ценного нет.

Оставив пленного обсыхать, Давыдов сходил к берлоге и принес новый комплект летного обмундирования.

— В этом пока походишь.

Опираясь на локоть, Петр кое-как стащил одежду через голову. Взгляд Давыдова упал на спину коммандос. И от удивления он присвистнул. Вдоль одной лопатки протянулись багровые полосы, оставленные когтями медведя, и через всю спину чернел огромный синяк, но позвоночник у пленника был, кажется, цел.

— Чего там? — Петр еле-еле смог повернуть голову.

— Надевай куртку и — руки за спину!

— В чем дело?

— Потом скажу. — После купания и долгого мучительного одевания капитан стянул локти пленного веревкой и присел перед ним на корточки.

— Значит, так, хребет у тебя цел. Там только офигенная гематома. Так что есть у тебя стимул к жизни. А теперь слушай: если мне что-то в вашем поведении, сэр, покажется подозрительным, предупреждать не буду. Понятно?

— Куда уж понятней.

— Вот и ладно. А теперь будем собираться.

Давыдов усадил арестанта на носу и для пущей надежности привязал к буксирному кольцу. Не обращая внимания на обиженную мину пленника и полностью игнорируя протест по поводу недоверия, он приступил к сборам. Уж если кому и следовало обижаться, так это Давыдову. Собирать особо было нечего. Анатолий уложил на дно баркаса три пенала с ракетами, а четвертый установил вертикально. Капитана мучили приступы кашля, но он упрямо таскал в лодку все, что не хотел оставлять на берегу. Пленный, молча, но с интересом наблюдавший за этими манипуляциями, наконец не выдержал:

— Если ты из этой штуки стрельнешь, то мы потонем к чертям собачьим.

— Ничего, я плаваю хорошо, зато твои дружки не помешают мне принимать водные процедуры.

Поверх вещей Давыдов бережно уложил футляр с прибором и «дипломат» с вешдоками. Все оружие перетащил на корму. Пленный, комментировавший действия Анатолия, вдруг замолчал. Давыдов заправил бак двигателя и присел на корме, прикидывая предстоящий маршрут.

— Слышь, Анатолий, — сказал Петр внезапно осипшим голосом.

— Весь внимание, — отозвался Давыдов, не отрываясь от карты.

Но пленный умолк. Давыдов поднял глаза.

— Переверни, пожалуйста, вон того, справа, лицом вверх.

— Делать мне больше нечего. — Давыдов заподозрил, что Прокофьев что-то замышляет и ему нужно, чтобы капитан оказался на берегу.

— Мне кажется, я его узнал.

— Я уже поверил, ага! Это ж как в ряды спецслужб заключенные попали? Или ты меня будешь уверять, что это такая маскировка? Я на берег, а ты…

— Я же связан, ну автомат возьми! Куда я денусь? Переверни, а?

— Перебьешься.

— Переверни, а то я никуда не поеду.

— Это ж каким образом?! На ходу спрыгнешь? — развеселился Давыдов.

— Я тебя прошу.

В лице пленного было что-то странное. Хмыкнув, Давыдов полез через борт, но автомат все-таки прихватил с собой. Нашел на берегу подходящую корягу, зацепил труп за ворот куртки и приволок его поближе к пленному.

— Ну и?

— Это не преступники.

— Это уж как сказать. — Анатолий радовался скорому отъезду и был не прочь поиронизировать.

— Я не в том смысле, — мотнул головой Прокофьев. — Они не из заключения.

— Расконвоированные? — предположил Давыдов. — Их, должно быть, к рыбакам назначили бурлаками. Умаялись бедные, вот и померли с натуги. Хватит мне лапшу вешать…

— Это наши люди.

Давыдов заржал. Стоял, согнувшись от хохота, и сам себе удивлялся. На берегу и в лесу с десяток трупов, а ему ничего, очень даже весело. Верно говорил дед, дошедший до Берлина: на войне сначала меняется психика, а уж потом сознание. Отсмеявшись, Анатолий спросил: