Эльмира Нетесова - Седая весна

— Ну и жлобы! Ведь баба одна, с тремя детьми! И все зажались! Разве люди? — удивился человек, не поняв соседей.

Прожив на этой улице уже не один год, он так и остался северянином. Он не умел любить иль ненавидеть, общаться и помогать, держать слово — лишь наполовину.

Селиванов жил с открытой душой и не научился хитрить и ловчить, верить лишь частично. Он оставался самим собой всегда и всюду. Именно потому его часто не понимали, и у Михаила, несмотря на множество соседей, не появилось друзей.

Он часто чувствовал себя чужим в своем городе. И несмотря на теплое лето, нередко засиживался вечерами у жаркого камина, вспоминая Колыму и ужасаясь собственному желанию еще хоть раз взглянуть на нее, все отчетливее чувствовал, как не хватает ему Севера, с его нестерпимыми морозами, жестким снегом и людьми, равных им — не сыскать под жарким солнцем. И, глядя в огонь, понимал, какою тусклой и безрадостной будет его старость. Он оглядывался по сторонам. Вокруг ни души. Лишь двое ребятишек из Дарьиного дома удивленно и благодарно смотрят на него в окно…

Дашка укачивала Коленьку, когда в калитку постучался участковый.

— Ну, чего повадился? Иль опять настрочили на меня? Небось, когда нужен, не докличешься! — посетовала, вспомнив недавний визит родственников.

— Поговорить надо! — буркнул хмуро и, не спрося, вошел в дом: — Никто в этот раз ничего не написал о тебе. Сам пришел по делу о нападении. Обстоятельства вынудили. У мужиков у тех и впрямь беда. Уже две недели ситуацию с их женами раскручиваем, а все ни шагу с места. Да ты, наверное, тоже слышала о том деле. Двух челночниц убили в Белоруссии. Наших. Они были женами этих мужиков. Тоже кто-то польстился на товар или деньги. Обобрали дочиста обеих. Но хоть бы не убивали. Ведь трое детей остались сиротствовать. Взяли мы отцов их, а ребятне деваться некуда. Сами в милицию пришли. На порогах сидят. Отцов ждут. Не жравши и не спавши…

— Что ж родня не взяла?

- — Ни к кому не пошли. По своим горюют. Ревут. Глядя на них, сердце кровью обливается. Гнали — не ушли. Куда девать, что с ними делать? Сама пойми, в городе теперь всем тяжко. Нет работы и заработков. Нам эту ситуацию не выправить. Власти о том заботиться обязаны. А мы лишь последствия расхлебываем. Вот и с ребятней. Они матерей потеряли. Теперь отцов забрали.

— Да отпусти мужиков, коль так. Пусть детвору растят. Я все ж жива. Едино, чтоб впредь не надевали. И родственники — моих ребятишек не тронули. А то недавно грозились таким, аж с дому выпускать жутко.

— Не разум, злоба кипела. Знакомая ситуация. Куда им до расправы, со своим горем справиться бы. Но подписку с них возьму и поговорю как положено. Ущерб, какой тебе причинили, возместят. О том тоже предупрежу. И нынче вечером их отпустим. Детей жаль, — вздохнул участковый и продолжил: — Если еще хоть день у себя продержим, мужиков с работы выкинут. Останутся дети без куска хлеба и вместе с отцами в бомжи уйдут. Таких и без них хватает. Прости их, Дарья. Если мы раз учимся прощать, жить станет невозможно, — выдохнул тугой комок, и поневоле вспомнились трое детей на обледенелых ступенях милиции. Они ни о чем не просили, оглядывались на каждый скрип открывающейся двери. Лишь поначалу подскакивали. Потом замерзли. К вечеру дежурный сжалился, впустил детвору погреться. Когда узнал, кто такие, что нет у них матерей, а отцы в камере, достал из тумбочки хлеб и все, что принес с собой на дежурство. Отдал детям. Там и другие с ребятней поделились. Да и сам все отдал. А вечером, когда стемнело, зашел к следователю… Подписку завтра с них возьму и выкину под задницу. Детей жаль. Как растить будут без матерей? Ведь вот убийцу никак не сыщем, хоть лоб расшиби. Кто-то их матерей убил за кусок, теперь их отцы… Когда только вырвем ноги у зла? — сетовал следователь. — У нас руки коротки. А наверху — ослепли. Ни хрена не видят. Озверели. Зажали людей так, что жизнь для всех наказаньем стала. Это же немыслимо! Дети к отцам в камеру запросились сами. До чего дожили? Я, когда услышал, о чем они попросили, родным ушам не поверил! А ребятня в ответ: «Наши папки хорошие! К ним хотим. Они не убили. Они добрые! Пустите, дяденька. Мы боимся дома оставаться сами. С папками — совсем не страшно. Дома нас без них тоже убьют. Ночью придут и задушат. Как мамку. А тут никто не убьет. И на порогах не померзнем. У нас дома страшней, чем у вас. Вертаться туда боимся…»

Участковый невольно вздрогнул, услышав крик проснувшегося малыша Дарьи.