Эльмира Нетесова - Седая весна

Мучительным был первый год. Отбывал наказание в зоне, в снах видел волю. Освободившись, памятью застрял в зэках.

Годы заключения сказались на всем. Ведь вот сам выбирал на работу каждого человека. Из зоны вызволил. Со всеми все обговорил, компания с ними заключила контракты, а в первую получку двое напились и не вышли на работу. У Селиванова в глазах потемнело. Сам поехал в общежитие. Ураганом ворвался в комнату. И сорвав мужиков с постелей, вкинул обоим так, что мигом протрезвели. На бегу в портки вскочили. Не важно, что надели их задом наперед, а рубашки наизнанку, туфли не на ту ногу, о шарфах и шапках даже не вспомнили. Раньше, чем Мишка на своей машине, примчались бегом на работу. Хмеля ни в одном глазу. Зато все лица опухшие, в синяках.

— Что случилось с людьми, Михаил? — спросил американский партнер.

— Ничего! Просто воспитательную работу провел, — отмахнулся Селиванов.

Американец весь день наблюдал за этими двумя. Ему все не верилось, что они смогут работать и не свалятся замертво. Но мужики даже в туалет не решались отскочить, не пошли на перерыв. И после смены работали еще два часа, ровно столько, на сколько опоздали. Они боялись оглянуться в сторону Селиванова. Даже спинами чувствовали на себе его взгляд. С того дня об опозданиях, прогулах забыли.

Однажды решил Михаил проверить бытовки. Едва заглянул в курилку, побелел. Дым коромыслом. В пепельницах и на полу кучи окурков. Стулья в беспорядке, на столе грязь.

— Дикари, вашу мать! — втолкнул в бытовку двоих мужиков и сказал, закрыв за собою двери: — Чтоб через час все блестело! Дошло? Еще раз засеку, вломлю так, что мало не покажется!

Он не стал проверять. Знал, все сделают как надо. С тех пор не только в бытовке, а и в комнатах, в душевой и в столовой все сверкало.

— Лицо свое не роняйте! Не позорьте себя ни перед кем! Пусть не только иностранцы, а и свои не скажут вслед вам обидное. Мы не просто люди, не шпана, мы сумели выжить в зоне. Зачем же на воле срамиться? Иль уважать себя разучились? Я за каждого из вас своим именем поручился! Сам и спрошу, по-своему! — предупредил мужиков.

Может, кому-то были поперек горла методы Мишки. Но спорить не решались. Знали — выкинет не сморгнув. А куда деваться? С работой и заработками стало совсем трудно. Обратно в зону не хотел никто.

Мишка следил за всеми и за каждым.

— Тяжко мужикам! После зоны, не отдохнув, не придя в себя, враз сюда. А требования покруче, чем в зоне. Трудно людям. У иных силы подводят. Устали, изголодались, да времени на отдых нет. Сцепив зубы вкалывают. Лишь бы не упасть, не сдохнуть на бегу! Но ничего, удержатся, втянутся, иного выхода нет. Хотя порой, глядя на них, сердце кровью обливается. А чем еще поддержу? Самому не легче, — рассказывал Шуре дома. — За выходной не все успевают отдохнуть. Все ж взяла свое зона, выжала из мужиков до капли. И восстановиться нет времени, — добавлял не без грусти.

Удивлялись иностранцы:

— Михаил! Наши работники каждый год уходят в отпуск. По два выходных в неделю имеют. Никто в зоне не был ни одной минуты. А и то жалуются. Хотя и моложе, и сильнее. Как твои держатся, скажи? В чем секрет?

Селиванов усмехался:

— Надо нашу жизнь пройти, тогда поймете!

— Вашу жизнь? Нет, Михаил, это не по силам. Боже упаси от такой судьбы… Хотя мы тоже много пережили…

Мишка промолчал. Спорить не хотелось. Не испытавший боль чужую не поймет…

А Михаилу вспомнились размытые брандспойтами карьеры и котлованы, шурфы и выработки, где, забыв о самих себе, не отмахиваясь от комариных туч, босые и голодные работали зэки с утра и до темна, искали и находили золото. Для кого? Для тех, кто загнал на Колыму, превратив людей в стадо. Держал годами в зонах. А потом, наскоро извинившись, выпускали на волю полуживыми. Многих — под конец жизни, когда не оставалось ни сил, ни времени что-нибудь исправить и наладить, начать заново. Какой там отдых? Эти мужики никогда о нем не слышали и не умели отдыхать. Зайди в любую комнату ночью…

Слесарь — седой, как лунь, Григорий спит. А руки и во сне закручивают болты и гайки. Даже губы искривились. Тяжело… Хорошо, что отпустили его колымские сны. Хоть на время. Не терзают душу Работает, а значит, живет на воле. Поверил. И отпустила память.

Вон как улыбается Степан, пот со лба ручьями бежит, а он все давит ногой, как на педали. За полгода на дом скопил. Радуется. Где б еще столько заработал. О прошлом не хочет вспоминать. А ведь пятнадцать лет отсидел в зоне лишь за то, что мраморному Ленину в руку шапку положил. Подростком был. Не пощадили. Из мальчугана слепили контру и загнали на Колыму. Он этого вождя на каждом сугробе поливал матом. Не боясь. Дальше Колымы загнать некуда. Да и есть ли на свете место хуже? Взрослея, вместе с детством растерял тепло. И всех последующих вождей склонял по всем падежам. Никому не верил. Оно и понятно, сумевшие отнять детство — недостойны своей старости. Седые подростки первыми появились на Колыме. Верно, потому, что снег стал кровью этих мест и впитался насмерть в души человеческие.