Эльмира Нетесова - Макарыч

— Типун те на брехалку. Разе коней хрещут? Того не было, што конь мой хресник стал,

— Сам сказываешь. Нельзя без имени.

— То испокон веку заведено.

— Так назови,

— Нехай Орел будит. Сами мы вороны, сыны тоже не с породистых, пусть хоть конь путевый будит. Они с хорошей кличкой долго живут. Добрыми бывают.

— Дай-то Бог. Будь по-твоему. Пошли, Орел! — тронул уздечку Макарыч.

И конь, согласно кивнув головой, легко пошел от зимовья. Макарыч не погонял. Конь, запомнив дорогу, бежал ровно и плавно. А выскочив на дорогу, пошел в галоп. Лесник улыбнулся. Потрепал его по шее. И вдруг конь встал на дыбы. Заржал. Крутнулся на месте. Прямо перед его мордой с дерева свалилось что-то черное. Взвизгнув, хотело сигануть в кусты. Но перепуганный Орел наступил на ком. Взвился, как от боли, на задних ногах. И помчался напролом в тайгу. Макарыч вцепился в него руками и ногами. С губ коня клочьями летела пена. Он взмок, дрожал, косился по сторонам фиолетовыми глазами. Макарыч еле остановил его. Успокаивал долго. Орел все вздрагивал. Отфыркивался. Лесник еле развернул его на дорогу. И, подъехав к тому месту, еле удержал коня. Тот снова заметался. Лесник осадил его грубо, и Орел угомонился. На дороге издыхала рысь.

— Голубчик ты мой, спаситель. Знать, в счастливый час подарила тибе судьбина, — гладил коня Макарыч.

Тот коснулся губами щеки хозяина, щекотнул ухо тяжелым вздохом.

— Знать, вовремя тибе нарекли. Сказывают, безродного в тайге и мураши осилют, — усмехнулся лесник и двинулся снова в дорогу.

В селе он остановился около магазина. Решил дать коню передышку да покормить заодно. Марье подарок приглядеть. Порадовать хоть раз в жизни.

В магазине было людно. Пахло хлебом и табаком. Бабы говорили про детву, стирку, судачили о

войне, какая что слышала. Только вдовы, натянув черные платки до бровей, молчали. Ждали свою очередь, успокаивали горланящую детвору. Старые, молодые — будто не было меж ними разницы, в годах. Отмеченные особой печатью войны, они мало улыбались. Макарычу даже неловко стало перед ними. Он опустил глаза, будто в чем провинился перед вдовыми, и боком, боясь задеть, подошел к прилавку. Он наспех выбрал Марье платок поцветастей. И решил дождаться своей очереди снаружи.

Макарыч присел на завалинку магазина. Рядом с ним присел незнакомый старик. Молча протянул ему лесник кисет с табаком. Тот ловко скрутил козью ножку. Закурили.

— Недавний, штоль? — спросил Макарыч.

— Недавний.

— Откудова родом?

— С Белоруси. С-пад Гомелю.

— Чево ж с места съехал?

Старик сурово глянул на Макарыча:

— Не ведаешь. Наша мясцечка немец усе спали л . Л ю дзей на плошчу сагнали и куляметами па- касили, каму усеж уцячы удалося. И мне. А у партизанах усе три сыны загинули и дачка…

— Все от Бога, — вздохнул Макарыч.

— Чаго ат яго?

— Жизни и смерти наши.

— Рэта дзе ж твой Бог? Што я от яго бачыу? Мне ен ничога добрага не зробиу. Няхай ен сам по сабе. Не ведау таго господа семдзесят гадоу и зараз ведать не жадаю. Няма яго, напэуна.

— Зазря Бога хулишь. Видать, за грехи ен наказал тибе?

— Их у мяне не боле, чым у иншых. Усе жыцце працавау, с дзетвой не паграшыш. А думка была, каб скарэй на ноги их падняць. А вырасциу — и на табе. Хнба на то я сваих дзетачак на свет нарадзиу? И памираць без унука стану. Род загине… Старая мая с гора у сырую зямельку сышла. Мяне ж и смерть не бярэ. Басияюсь па свету, а притунку сабе, каб анамятавацца троху — нидзе не найду.

— Ну там-то, у сибе, все легше было б?

— А ни мала там давялось? Куды ни глянь, усюду памяць сыноуняя. Хату яны перед самай вай- ной новую наставили. Садзик посадзили. Ат дома адзин комин астауся. А яблыньки у гэтым годзе першый уражай дадуць. А дзеуки с суседняй вески, з якими май хлопцы любилися, сустрэнуцца и с плачам да мяне. Тут жа самому хоць руки на сябе накладзи. Гляну и успомницца, як к вяселлю старэйшага гатавались. Алеся яго — перша красуля была. Зараз черную хустку носиць. Помниць. Эх, каб яго пранцы! — Старик поднялся, хрустнув поясницей, и пошагал от Макарыча, тяжело передвигая ноги, бурча проклятия войне, немцам, своей ненужной никому жизни.

Воротился Макарыч в зимовье вечером. Изба настежь. Марьи не было. В углах тьма ведьмой притаилась. Будто выжидала чего. Леснику не по себе стало. Окликнул жену для верности. Но никто не отозвался. В избе, уже выстуженной, пахло холодом наступающей ночи, туманом. Макарыч кинулся из зимовья. Обошел его вокруг. Покликал Марью. Она не отзывалась. Похолодели спина, лоб, руки лесника. Все тело трясло мелкой противно й дрожью.