Эльмира Нетесова - Макарыч

Макарыч решил немного проводить ребят. Взял у Зойки нагруженный Марьей рюкзак, велел налегке шагать. Пропустив Зойку вперед, пошел рядом с Колькой.

— С Акимычем ты верно. Случитца время — погостишь у ево. Порадуишь старова. Он ить и впрямь на ладан дышит. Вон, бородища зеленая, што мох.

— От старости.

— Потому у тибе прощенья испрашивал. Земелька ево тянит.

— Я его молодым и не помню.

— Нужда согнула ране времени.

— Ты ее не меньше хлебнул.

— Всякому свое. Ево доли лютому ворогу не пожелаишь.

Они долго молчали. Сопя, подминали буйную таежную поросль.

— Ну об ем будя! Назад ништо не возвернешь. Ты вот, може, выкроишь несколько деньков перед наукой? Штоб дома побыть. Чай, без передыху маисси.

— Попытаюсь.

— Давай передохнем, да я в обрат.

— Зоя, — позвал парень девчонку.

Сели на корягу. Курили не спеша.

— Вы там дружней. Гордыня в тайге помеха. Уступайте друг другу, ежели што. Коль об чем порешите, мине проскажите. Оно завсегда эдак у люду велось.

Лица ребят покраснели. Будто уличил их Макарыч в чем-то нехорошем. Зойка даже отвернулась.

— Чево морду воротишь? Не чужой я Кольке. Ежели што с дитенком приспичит, сюды давай. Вам-то науку надобно долбить. Те, бабе, она вобче ни к чему. А Кольке надо. Без грамоты ноне худо. Так ты не путай ему карты, нехай доучитца, — просил Зойку лесник.

В зимовье без ребят снова стало холодно. И хотя лесник знал, что Колька скоро вернется, чтоб успеть к занятиям, предстоящая разлука пугала.

А тут опять спина заныла, угомону на нее нет. Баня и та не помогала.

— Злодейка, штоб тя порвало!

Лесник ночами, не выдерживая, вставал и ходил по избе. Тер спину кулаками. А как-то пошел дров наколоть. Нагнулся к полену — разогнуться не смог. Будто кто раскаленную спицу поперек спины загнал. Боль до пяток прошила. Кликнуть Марью и то нет сил.

— Господи, за што? — спрашивал лесник загоревшимися губами. Ноги подкашивались. Дрожали. На крыльцо кое-как взобрался.

С неделю не вставал. Марья около мужа вьюном ходила.

— Хочь ба Колька верталси, — как-то сказал он.

— Ужо скоро должен притти, — успокаивала Марья.

— Непутное дело ен выбрал. Все бродяжить.

— Ништо, остепенится. Молодые все так.

— Будто дома нет.

— Насидится еще.

— Хочь внуков поглянуть ба! Так вот и здохну, не повидав.

— Брось, отец, на себя наговаривать. Ты крепкий. Авось полезет. С внучатками побудешь. Вот лихоманка отпустит и свет другим покажется.

— Да я ить уже не младой. Летов нимало.

— А и не много-то для мужика.

— Не два века отпущено, хочь ба с Акимычево прожить.

— Не зарься на его леты. Худые они, безрадостные. Так и дня б не жить.

Макарыч уставился в прокуренный пожелтевший потолок. Представил себя на месте Акимыча п заругался с досады молча: «Эк расквасился! Впрямь, што баба. В тайгу надо. На волю. В ей и худой зверь сибе выходить. Лежачее дерево всяка гниль грызеть». И решил завтра же сходить в сальнее урочище.

Марья, узнав о том, курицей всполошилась. Не пускала. Уговаривала. Да Макарычева настырства обухом не перешибешь. Ушел-таки поперек жениного счастья. Схватил поясницу в кулак и айда в глухомань темную.

Лесник шел здесь, как в своем зимовье. Отмечал каждую перемену. Сел отдохнуть в своем излюбленном месте, где березы хоровод водили. Н ынче-то деревья раскудрявились. Ишь листьев сколь! Дождя много было. Эту поляну лесник любил по-особому, нежно. Даже Кольке о ней сказывал. Эти березы, как недолюбленные девчонки, напоминали ему детство, деревню, где родился. С ними он грустил и радовался, их звал своей Рассеей. Березы… Говорят, в них печаль бабья заложена по утраченному девичеству. В них, слабых, жизнь загубить — дело немудрящее. Потому стволы своих подружек каждую зиму в тряпье укутывал. От зайцев берег. Макарыч видел, как надвигающаяся осень дала подпалину на висках берез. Под железный гребень ветрами расчесывала, не жалеючи.

— Эх, милашки вы мои разлюбезный, — вздохнул лесник, глядя на деревья. И, топнув простуженно, голову опустил. Н а нее лист березовый упал. Весь желтый.

«Ишь ты, седина к седине льнет, — подумал Макарыч.

Березовая тихая печаль передалась и ему. Длинные кудри деревьев гладили и тормошили голову лесника: то ли успокаивали, то ли тревогу сеяли.

Скоро осень. Еще раз замрет жизнь. К кому-то она по весне вернется, а к кому-то нет. Поди угадай. Вон уже и прелью от земли тянет.

И припомнилось Макарычу, как хоронили в селе старика. По годам преклонным своей смертью помер. Отошел чинно. В гроб дубовый его положили, чтоб с почестями. Старуха нахохлившейся вороной на кладбище шла. Когда могилу закапывать стали, про крест вспомнили. Тут же за кладбищем березу срубили. В изголовье белый крест стал. Много лет прошло с того дня. А крест взял, да и пустил корень. В большую березу изрос. Видно, шибко дереву помирать не хотелось.