Эльмира Нетесова - Макарыч

— Батюшки светы! — перекрестилась Марья.

— Потапов ведь я! — крикнул Колька. — Был Потапов. Теперь другой. Отец меня бросил. Не тебя одного. Меня тоже. Ты не знаешь, а он меня змеенышем назвал, когда я ему на пальто плюнул. Он с другой теткой шел и с братом моим.

Не мог скрыть мальчишка слезы. Они бежали по лицу — горькие, змеистые, как Колькина судьба просоленная. В них была сама боль безотцовская. Утрата матери, потеря детства.

— Чтоб его медведь задрал! — крикнул мальчишка и выскочил из избы.

— Стой, Колюшко! Стой! — Акимыч рванулся было за ним и вдруг тихо осел на пол.

Макарыч испугался не на шутку. Вначале кинулся за Колькой, но от двери вернулся, громко топоча, к Акимычу. В раскрытых глазах старика таяла жизнь. Широко раскрывая рот, он пытался продохнуть. Тут Марья с водой подоспела.

Трудно, долго отхаживался Акимыч. А придя в себя, спросил о Кольке.

Тот сидел у ключа. Всхлипывал.

— Пошли, внучок, тут и потонуть просто.

— Яуже тонул в нем. Разве ты не помнишь?

— Как же, — улыбался Акимыч и погладил внука по голове. Задержался на затылке. Нащупал родинку: — Вот и нашлись мы. На што ревешь? Неладно то. Ишь, оно все по-умному в судьбине-то. Кто-то потерял, другой нашел, каждому своя планида.

Макарыч курил, до боли в зубах прикусив мундштук трубки. Нервными зайчиками перекатывались желваки.

«Угораздило жа, дурня, поторопитца. Забереть ен у мине Кольку. Сам ево и привез. Што ж теперича сделаитца?»

— У меня останься. Утехой будешь. Кто ж ведал, што он шелапуга да прохвост. И я оплошал. Зря тогда отдал тебя. Негоже в приемышах. Мне ты родной. Не забижу.

— Я не приемыш. Я Касюгин. Приемышей сыном не зовут! Макарыч любит меня! Вот! Я чуть под поезд не попал, да он выручил. К себе привез. Мы уже давно вместе. А тот здесь, неподалеку работает. Звал меня. Нашел дурака! В тайге уголь ищут. Он Макарыча хотел к себе в проводники сговорить. Даже к нам в зимовье приходил. Только выгнал его отец. И поделом. Незачем ему у нас показываться.

— Я-то при чем? Он и тебя, и меня кинул. Давай хоть вместе станем. Што нам до нево?

— А где ты был раньше? Когда мама умерла?

— Почем мне про то ведомо?

— Хорошо звать, когда я вырос. Раньше никому не нужен был. Теперь и тот меня звал. Они с Макарычем подрались из-за меня даже.

— Вот лихо-то, а ведь и мать твоя мне не знакома. У нево тех баб не мене, чем кур у петуха. Бабником он смальства стал. Всех девок в селе поиспортил. В каво такой кобель удался — ума не приложу! Все боялся, што зашибут ево за это насмерть. Люду, погодкам своим, в глаза из-за нево срамно было глянуть. Никаково удержу он не ведал. В нашем роду однолюбы были. Еще выхаживал его. Обидеть боялся. Мачеху не вел. Потому как Василинка, самая наикрасшая мне, с памятью о ней и помру. — Сник Акимыч, отвернулся, погрустнел. — А он — всех обижал.

— Ему за то ответ держать придется на том свете.

— Что тот свет? Он тут живет сладко. Мертвому какая разница? Ни в Бога, ни в черта не веря. Он и меня высмеивал, когда я крестился.

— То-то дурной.

— Да хватит. Ну его. Не хочу вспоминать. Лучше б такой умер.

— Не бери грех на душу. Да не изводись, пошли-ка в избу, — потянул старик Кольку.

В избе тот сразу прижался к Макарычу. Вцепился, как когда-то, в его руку. В лицо заглянул:

— Я насовсем твой?

— Истинно мой.

— Домой хочу.

— По свету отправимси.

— Сейчас.

— Дорога паршивая. Марье плохо станет. Погодим малость.

Колька с тяжелым вздохом сел рядом. А у Макарыча с души ком свалился. Понял: не сговорил, не сманил Акимыч пацана.

Марья приготовила Кольке постель. Позвала. Тот лег. Но не уснул. В избушке словно что-то надорвалось.

— Може, перетолкуем? — предложил старик Макарычу.

Вдвоем они вышли из избы.

— Ты внучонка оставь.

— Не сума переметная. Дите. Свой разум имеет. К мине привык. Тя позабыл. Отдать не могу.

Прикипел к ему. Да и на што тибе? Ученье мальцу надобно.

— Явыучил своево. Себе ж на шею.

— Оне разный, потому не обессудь. К тибе Кольку не тянет.

— Почему ты хулишь меня? Почитай, сколь годов минуло? Осмотреться ему надо. Тебе-то нынче легше. Марья есть. А у меня?

— То Господь рассудит. Схочет, нехай останетца, — дрогнул голос Макарыча.

— Не уломал я. Ты подмогай. Марью-то тебе я сговорил. Колька-то мне все ж свой, кровный. Иль души в тебе нет?

— Будя! Как сам порешит. Силом мил не станешь, — рубанул Макарыч.

Взъерошенные, что коты после драки, вошли они в избу.

Марья не спала.