Эльмира Нетесова - Макарыч

— Живо, — торопил он его.

— Сейчас, сейчас, — чирикал тот, едва справляясь с тяжелыми сапогами брата.

— Искусственное дыхание помогай ему делать. Вот так. Видишь? Живей, еще живей! Я руки, ты ноги. Да шевелись же!

Изо рта и носа Петра вода хлынула.

— Давай, давай, своего брата спасти не мог. Эх ты, рохля, — ругался Колька.

— В их роду все смальства непутеваи. Хто калека, хто дурак, — говорил дед Варлампий.

— Э-э-э-э, дед, тоже мне умный. Нет бы то бревно вытащить вдвоем с етим… За отцом бежал. За это время утонуть сто раз можно было.

— Спужался явусмерть.

— То-то, сами признаете.

— Смертнай завсегда кончины да убоитца.

— Охотники с вас, — процедил парень. А когда Петька стал приходить в сознание, велел: — Чаю ему покрепче вскипятите. Одежду просушите. Рвать начнет его — не пугайтесь.

— Нехай ево, оклемаится, — шамкал дед.

Колька пошел по тропинке к избе. Макарыч сидел на завалинке, скривившись от боли. Ноги судорога свела, пальцы скрючило.

— Ох, едрить твою, внесло ж олуха в веретено. Мине чуть в грех не ввел, — ругался лесник, стараясь забыть про боль.

Он растирал, колотил ноги кулаками, а они не отходили. Вышла Марья. Принесла таз с горячей водой.

— Давай-ка, отец.

— Погоди, сам управлюсь.

— Давай потру маленько.

— Уж и колотил, не береть.

— Ох, што б те, — подскочил лесник, едва сунув ноги в воду.

— Стерпи, отец.

— Не причитай. Дай-ко перцовой глоток. То всяку хандру вышибить.

Марья в дом пошла. Оттуда с бутылкой вернулась. В это время Колька подоспел.

— То-то кстати прискочил, давай хворь вышибать, — едва сдерживая стон, улыбался Макарыч.

— Ну и мужики у тебя! — сказал парень зло.

— А чево? Худыи, што ль?

— Мозгляки.

— Иде их хороших ноне сыщишь? Сам разумеешь, сколь люду на войне полегло. Хочь такии и то слава Богу!

— А кому рыба?

— В село. Детве, вдовым.

— Тебе — то такое зачем? Не ты ли Акимыча в свое время за этакое бранил?

— Не бреши. Не за то. Дед твой, царствие ему небесное, всяку шантрапу лекарил. Подмогал безразборно худым людишкам. Все от доброты своей. За каку ни раз, ровно дурной козел, прости мине Господи, битым бывал да охаяным. Я жа сиротам подмогу справляю. То Божье дело. Святое.

— Что за то получишь? — прищурился Колька.

— А што надоть? Я, слава Богу, ничево не жду. Ни от каво.

— Тогда зачем все это?

— Ты Варвару-то помнишь, в кой постояльцем был? Так в ей ноне девять душ сирот. Кормилец помер. Она ж о тебе, ровно об своем, пеклась. Ныне ее детва в лихе и голоде. Нешто ей не подмочь? Ай не уразумел?

— Других нет?

— И другие, вишь, дед да убогаи и то не без дела.

— Мучаешься, а за кого?

— За люд.

— Дело твое.

Марья тихо стояла рядом. Радовалась, что мужу полегчало. Боль отпустила. Это она заметила сразу. Теперь улыбалась. Макарыч с Колькой, забыв о споре, приложились к перцовой.

— Я, отец, если ты не против, недели через две назад поеду. В институт. Надо скорее его закончить.

— Погодить не хошь?

— Хочу, но надо.

— Аль не приветили, не угодили?

— Когда выучусь, насидимся вместе.

— Навроде свое на каторге отсидел. Боле не желаю.

— В город вас возьму. Будем все вместе жить.

— На че мине город?

— Отдохнешь от тайги.

— Я к ей не пристал ишо. Кому не по серцу, нехай в городи пикетца.

— Что так?

— А-а-а, — махнул лесник рукой.

В эту ночь опять Макарыча бессонница замучила. Ломило в груди. Сухой надсадный кашель душил. Болела голова. К утру и вовсе худо стало. Перед глазами крутилось, вертелось, как в колесе.

— Застудился?

— Малость. То пустяк. Одыбаюсь. Макарыч жадно пил воду. На лбу морщины

пролегли. По ним пот ручьем.

— Баньку истопить?

— Не полегчает, к вечеру справь.

Но уже к обеду отяжелели ноги, руки Макарыча. Колька пошел готовить баню.

— Марья! — позвал лесник жену. Та подошла: —Ты не обессудь. Исхворалси.

— О чем ты?

— Тяжко тибе со мной?

— Пустое городишь.

— Марья, помру, Кольку не кидай. Подмоги, сколь сил станит. Нехай ево ученым сделаитца. Довелось ба человеком ево поглянуть. При бабе с ребятками.

— Поглянешь.

— Не дотяну. Скручиваит. Худо, а помирать неохота. На каво тибе доверю? Колька не надежнай. Шшенок. Сам не пристроенай. Не дай-то Бог и тибе в свете сиротой остатца. Единой бабе и серед родни холодно. Хлебушко слезами запивать станишь. То мине и боязно.

Внезапно в дверь зимовья постучали.

— Входи, — удивился Макарыч.

Вошел председатель сельсовета. Поздоровался. Подсел поближе к леснику. Тот рассказал ему о вчерашнем.