— А если я его успею схватить?
— Брюхо лапами распорит, покусаит. Не удержишь, выпустишь. Заяц от орлана лапами отобьетца. От люду и подавно. И не такой уж ен дурной, как тибе натрипались.
— Макарыч, а кто в тайге хитрее всех из зверей?
— Баба.
Директор даже рот раскрыл от удивления.
— Что?
— Баба, сказываю.
— Почему?
— Зверьи бабы усе до единой прохвостки. Мужики — дурье.
— Это как же?
— Чево рот открыл? Не брешу. Вона с Марьей в тайгу ходили. Нагляделась ужо. Мине-то не в диковину. А ей — ого!
— А что было?
— Показал я ей перво-наперво голубиное гнездо. Их, диких, на моем участке пропасть цельная. Сидять парами — цалуютпа. А ужо через неделю долбить она ево, стерва, да не как-нибудь, а клювом в темечко. Верх над им заимела. Все почему? Да ить знаить: не уйдеть он от ей, покуда детву не подымить. А детки-то вон они, в яйцах. И греить их мужик, и голубих-то надо поспеть ему нахарчить. То-то как поцалуи те ему отдаютца! К осени гот голубь срамней ворона глядитца. А она хочь бы што, красуица.
— Так то птицы, я ж тебя про зверя спрашивал.
— У их не чишше. Надысь в зиму застукал оле н ий блуд. Глядючи на ето, серце кровью обливалось.
— Олени разе изменяют?
— То как жа?
— Вот не знал.
— Ты слухай, как в их приключилось-то.
— Ну-ну.
— Не запрет, не понукай.
Полез за кисетом Макарыч; скрутив козью ножку, закурил. Помолчав, он посмотрел на сгорающего от любопытства директора. Подумал, словно вспоминал.
— Олень тот навроде мине был. Не молодший, конешно. Была в ево полна стая баб-олених. Серед всех единая, знать, самая любая молодка. С ей он любовалси. Ей с-под снегу харч добывал. А за етим стадом мужики-олени ходили. Холостыя. Навроде людских парней. Той важенке и приглянулся один. Хлюст тонко н огай. Но, знать, крепкий. Подошел ен к ей. Ластитца. Она не противит ц а. Старой узрел и к им. Долго оне бились. Друг дружку рогами шпыняли. Молодой верткай. Старому куды за им. Всю силушку в полюбовницу вложил. Сибе не оставил и про чернай день. Тот хлюст и сгубил ево. Насмерть рогами заколол. Изодрал всево. Старой и помереть не поспел, как та молодка с убойцем снюхалась. Сбегла к ему. Глянул я: батюшки, в таво старика все бока в рубцах от драк. И смерть ен свою в драке принял. Обидно вот, непутно помер. Из-за бабы.
— Не все ж они такие.
— Поживи с мое — узришь. Баба — горе. Нет от ей радости. Беда сплошная. Жисть с ей опосля детворы полынью скоро оборачиваетца.
— Ну, вот вы со своей хорошо живете?
— Моя не в счет. Особливая потому как. Да и жистью забижена.
— Таких теперь много.
— Э-э-э, нет. Ину сколь ни бей, хочь планида, хочь мужик, она все едино, што грыб-мухомор. Аль крушина. С виду — мед. Сожри — отрава.
— Значит, жениться мужикам не стоит?
— Ежель по уму да с выбором, отчево жа?
— Ну, а кто в тайге самый добрый зверь?
— Все мужики.
Директор, не выдержав, рассмеялся.
— Чево?
— А это почему?
— Ен жисть даеть. Детву ростить. Дуру-бабу в холе и сытности содержит. Доброты в их много.
— Ну, а подлый мужик-зверь есть в тайге?
— Как и серед люду, встречаютца.
— Расскажи.
— На што тибе?
— Учиться у тебя хочу.
— В науке выведаишь.
— О том в книгах нет.
— Поживешь, сам доглядишь.
— От тебя узнать хотелось бы.
— Ну слухай. Живеть в нашей тайге птаха невеликая. Промеж люду шилоносом кличитца. Как поштучному, не ведаю. И ни к чему мине об ей с книг знать. Дак вот, шилонос тот — худче надзирателя. Досмотрщик по ганай. Досмотрить чию беду — всем птахам растреплить. Ровно баба в чужии дупла, г н езды подглядить. Любопытственнай до ужасти! Крикливай и воровитай. Сам ни на што не приспособлеинай. Дажа гнезда не вьет путево. Все через ж опу. На земи яйца высиживаит. От неумелости своей. Ни с единой тварью Божией не дружитца. Натура в ем вонючая. Не могеть без подлостев. А ответ за их держать не умеить. Коль хто схочить шилоносу рожу пошшипать, подлюга то нутром враз почуить. Убигить. С криком, и не простым. Матерным.
— Ой, Макарыч, уморил, хватит.
— Чем жа?
— Разве птицы умеют матом-то?
— Ого! Тому оне мужиков понаучили. Ты послухай, как ворон кричить, кады тужитца. А сойки, кроншпили, орланы, мухоловки. Послухай! Серед мужиков не враз эдакое доведетца послуха т ь.
— Макарыч, а среди зверья есть свое начальство?
В это время над их головами высоко в небе пролетел гусиный косяк. Птицы гоготали. Радовались возвращению в родные места.
— Видишь?
— Вижу.
— Ни хрена ты не видишь.
Читать дальше