Эльмира Нетесова - Макарыч

— А Марью на каво поручу?

— С ей бы ехал к им.

— Ого! Бабе там и вовсе несподручно. К тому жа там, окромя кошки, бабы в жисть не бывало. Че делать стала б?

— Едово варить зачала. Ей-то легше, чем нашему брату.

— Мужиков обиходить лишь с виду легко, — вставила Авдотья.

— Нехай дома будить. Нече серед мужиков толчись.

— А я и не согласная б туда ехать. Хоть и просил бы. Не лежит моя душа к тайжи щ е. Тут ровно нечисть маемся, еще куда-то в самую глушь не доставало забраться. После слышанного моя нога там не будет.

— Марьюшка, касатка, не зарекайся. Хто знаит, как в жисти получитца? Оно, ить знаишь, Бог свое, а черт свое. Нешто наперед узреть? Я тож сказывал — не надо мне бабу. А судьба взяла и по- своему.

— Не жалкуешь ноне-то?

— За доброе на судьбину не серчают. Все от ее да от Бога. Вона седни селом ехали, глядь — детва во дворе орет. Слезами умывается. Сошел я с телеги и к ним. А ребятишки и сказать ничево путнево не могут. Оказалось, отец с войны возвернулся и бабу за шкоду колотит. Детва в рев и вдарилась. Покуда суть да дело, вошел в избу. К мужику тому кинулся. Бабу отнял. Говорю — што творишь, пес?! Детва во дворе ревом ревет, изошлась кричамши, ты ж с бабой расправу чинишь. Нашел с кем тягаться. Покудова я его вразумлял, ево баба на меня с кулаками кинулась. На што, говорит, старой злыдня, в чужу хату не спросимшись всу н улси? Мой мужик, мы и разберемся. Иди отсюдова, покуда не покалечила. Ну я и ушел. Иду двором, а они, слышу, хохочут. Тьфу ты, думаю, опять в окаянство влез.

— Ну и глупой мужик-то, коль бабе повадку дал. Оне, што кошки, повадютца по чужу сметану, кольем не вышибишь с их спесь.

— Я ж усмирить хотел. Ребят пожалел.

— Ништо. Ети с ню хаютца опять.

— То опосля докумекал.

— Так ты завсегда в зад умен.

— Пошто ты эдак на меня?

— То долго те припоминать. Сколь раз тибе сказывал — идешь куда, али едешь, не сворачивай на крик. Ить вся борода с таво заплевана. Нетто позабыл?

— Дак разе худова хотел?

— Кажному своя судьбина. Свои радости и свои наказанья. Все от Бога, так хочь ему не перечь. За то битой да охульнай был. Про сибе заботься да про Авдотью. Тута мужиком становись, коль нужда будит. С ума соскочил. Мужа с бабой разнимать удумал. Оне б вдвух из тя, худосочнава, дух могли ба выпустить.

— Ныне жисть с меня не просто выбить.

— То-то зрю петушисси.

— Вдругоряд умней буду, — пообещал Акимыч.

Женщины накрывали на стол. Двигались тихо, бесшумно. Умолкли и лесники, а в окно, споря со светом свечи, вползла румяная, будто в бане отпаренная, луна. Она высветила бороду Акимыча, та вспыхнула серебром, заискрилась. Темные губы старика ожили. Зашевелились волосато. Поди узнай, что шептал Акимыч. Долгое одиночество приучило его разговаривать с самим собой. Может, и сейчас старая привычка сказалась. Дала знать о себе. А может, в неверном свете виделся ему Колька, его внук. Его последняя родная кровинка, близкая и далекая. Может, с ним и говорил старик, рассказывал обо всем, о чем не довелось побеседовать с глазу на глаз. А парень в это время… Эх, никто не видел, да и сам он не мог предугадать такой оказии. И надо же было сменить верхового в не ровен час. Тот простыл. Колька влез в его люльку. Спуск инструмента в скважину подходил к концу. Все шло хорошо. Как вдруг крюк, тот, чем ловят трубы, заклинил. Колька потянул на себя канат посильнее. А тот, лопнув, ожег плечо. Да так, что парень уронил обрывки троса на площадку. Рукав рубашки вздулся, побагровел. Рука не шевелилась. «Не рассчитал», — мелькнуло в голове.

Не слыша команды сверху, насторожилась вахта. Пока вызывали врача из города, Кольке становилось хуже.

— Не глянул я тогда на него. Рванул, а канат и захлестнул. Так ведь мог совсем руки лишиться, — то ли винился, то ли оправдывался бурильщик.

Но его не слушали.

— Езжай за стариком. Он, может, и вылечит. Врача пока дождемся! Вон ветер какой. Полетит ли? На вездеходе верней. Да жми на всю катушку, — просил Андрей водителя.

Врач уже прилетел, когда вспотевший упаренный вездеход развернулся перед будкой. Из него пулей выскочил лесник.

Колька лежал в постели. Желтый, словно кусок воска, он слабо улыбнулся Макарычу.

Врач готовился сделать укол. Шприц в его руках пускал фонтанчик.

— Чево ты тут удумал? — подошел к нему лесник.

— Видите сами.

— Каво вливать порешил?

— Морфий.

— Че такое?

— От боли. Сестра, рука обработана? — не обращая внимания на лесника, спросил врач.

— Нет, еще кровь не остановили.