Эльмира Нетесова - Последняя охота

— Вот раньше кенты срывали жирные навары! Накалывали банки, ювелирные. Теперь невпротык с тем. Лишь самые отчаянные кентелями рискуют. Напихали повсюду растреклятую электронику. Куда ни сунься — прокол и облом, — заговорил пахан. — Вот так возникли к зубодеру, решили его на рыжуху тряхнуть. А он, козел, через свой домофон с видеокамерой нас увидел и, знаешь, куда послал? Сознаться паскудно. Мы про ту чертовщину не секли. Этот пидер опередил нас и уцелел. Еще пригрозил лягавым сдать, коль по-доброму не смоемся.

Пахан зло заматерился.

— Хрен бы с ним, с зубодером. Мы на складе нарисовались. Технику вздумали спереть. Сторожа колонули, пса замокрили. А нас через три дня всех за жопу взяли! Кто

заложил? Телекамеры имелись. Они были включены. Вот и схомутали совсем теплых.

— А мы на новых русских накрылись! Те, суки, за границу отдыхать намылились. Мы уже по наводке секли, как кучеряво они дышали, и нарисовались. Только двери открыли, прошли в комнату, тут и лягавые влетели. Похватали, что пидеров на параше. Сигнализация сработала, мать ее! Мы по потемкам не разглядели, а наводка — ни в зуб ногой о ней. Всего неделю на воле продышали…

— Это что! Вот я опаскудился, как последний фраер! Влез к пархатому в коттедж. Слышал, что он всю жизнь по Северам мотался и бабки у него мешками водятся. Поверил, как последний козел! Ну и возник прямо в окно, оно открытым было. А хозяин на машине смотался на рыбалку.

И только я с подоконника спрыгнул, будто в клещи попал. Горло словно вилами прижали. Глядь, а передо мной — пес ростом с быка. Глаза горят, рычит, придавил к полу и норовит горло с корнем вырвать. Слюни его по шее бегут. Я как увидел его, с жизнью прощаться стал. Шевельнуться жутко, а он звереет. Глаза кровью налились. Чую, хана пришла, и сказать ничего не могу. Глаза в глаза уставился на меня тот зверюга и рычит так, что у меня холод по всему телу. Ну, на тот момент хозяин воротился, курево забыл. Ох и повезло мне! Глянул на пса, позвал к себе и меня приметил. Все понял и трехнул: «Сгинь отсюда, паскудник! Чтоб даже случайно на пути не попался. Я тебя и без собаки, голыми руками в клочья порву! Я всю жизнь на Севере прожил, умею за себя постоять. Не приведись тебе в том убедиться!» Сгреб меня за шкирняк и выкинул через окно. Я мигом за забором оказался, где ни пес, ни его хозяин достать уже не могли.

— Ну, с чего зашлись про обломы? Зачем свежака до мандража доводите? — подал голос пахан и, свесив ноги со шконки, заговорил хрипло: — Ты, Влас, слушай их, но свое помни! Всякий русский человек славился воровитостью. Иной ничего другого не умеет, как только тыздить все, что плохо лежит. Это от нашей хозяйственности, во всем порядок уважаем, секи сам, дышим в нужде с малолетства, за исключением некоторых. Всю жизнь нам в колган вбивали, мол, потерпите, скоро все будет кайфово! Возьми хоть моих стариков! С самой революции их обещаньями кормили, а они до смерти пустые щи хавали, не то что вкус, запах мяса позабыли. Всякая ложка сахару по счету. Хотя чертоломили в колхозе от темна до темна. А на кого? Власть кормили! Вон у них рыла какие! Вдвоем мурло не обнять! А мои что щепки высохли. Скольких своими мозолями выкормили — не счесть! Нет, я такой доли себе не хочу! Что проку с посулов? На них жиру не накопишь. Ты мне нынче дай! Кто ж голодного коня за плуг ставит? Много ли он вспашет? И человек обязан себя уважать. Коль твое добром не отдают, забери силой. Иначе в дураках околеешь. Потому у нас все поделились на бандитов и воров. Одни людей обдирают, другие самих бандюг трясут. И мы не воруем, свое отнимаем, что у нас забрали! Иного хода нет. На зарплату нынче никто не проживет. Вот и приноравливаются, выкручиваются. Властям давно никто не верит. И ты никого не слушай, думай о завтрашнем своем. Его, кроме тебя, никто не устроит. Усек?

Влас согласно кивнул головой.

От зэков барака он услышал множество всяких историй: кто на чем попался и загремел в ходку, как становились ворами, кто у кого остался на воле, чем займутся эти люди на свободе.

— А что мне делать? Опять возникну в «гонщики»! В этот раз лафово заколотил, пока гаишники не застопорили. Десятка три машин увел. Дышал кучеряво, своих на ноги поставил.

— Кого?

— Детей! У меня их двое и баба!

— Станет тебя ждать?

— Куда денется? Ей не впервой! Привыкла.

— Ты без конфискации выкрутился?

— Конечно. Я ж со своею не расписан, а что приобрели, все на нее оформили. Что с меня суд взыщет?

— А если баба рога наставит?