Александр Грог - Время своих войн-1

Сунь нож, куда следует, и ни вскрика - охнул, сдулся, осел, мелкой дрожью ноги подернутся, как нежданной рябью средь глади озера, и тут же затихнет, словно не было ничего. Спокоен человек, впервые по-настоящему спокоен...

- Надо бы опять общее для всех.

- Туда, где Макар телят не пас?

- Согласен, но чтобы исключительно по причине отсутствия Макаров, а не телят. На последнем общем так исхудал, домой заявился - сын двери не открывал: "ты, - говорит, - мумие шагай в свою пирамиду!"

- Это от загара! Говорили же тебе - меньше жарься, в России потом демаскируешь. Панамку носи!

- Я не виноват - ко мне так липнет!

- Кремом мажься! Сейчас такие есть - ниче не липнет, даже бабы!..

- Теперь сами влипнем - вон, смотри на Серегу, манеру узнаешь? Давно такое было? Что-то легендарное задумал... Сергеич, подтверди!

- С легендами не борюсь, - говорит "Пятый" чуточку рассеянно: - Внедряю!

- Угу! Сильные правде не изменяют. Они изменяют саму правду! - как обычно безапелляционно объявляет Лешка-Замполит.

Всякие излишне красивые слова, произнесенные вслух, вызывают недоверие.

- Леха, не мельтеши, дай Извилине сказать. Серега, это как?

- Как обычно и как должно, чтобы удобно. Перенеси войну туда, где ты хозяином.

- Понятненько... Если все время думать о невозможном, то постепенно можно приблизиться к нему на расстояние действенного удара?

- Свеженькие речи! - бурчит Казак. - Я уже сказал - год терплю и объявляю всем войну! А то состарюсь, как все вы, и зафилософствуюсь до мутной лужи. Под "партия - нашу рулевой!"

Лукавит. Когда-то подобные фразы казались ему трескучими, шли неким фоном, едва ли не шелухой. Но, должно быть, и правда - ценишь, когда теряешь. Майские лозунги выкрикиваемые диктором на демонстрации под нестройное "ура", транспаранты, настолько привычные, что глаз едва замечает, а мозг вовсе не задумывается над смыслом написанного... Поколения, которому не было с чем сравнивать, воспитанные на лозунгах общей справедливости, не представляли, что может быть иное, потому как справедливость была рядом - за окном, старое же, то что было до них, не только научилось с этим жить и как-то управляться с собственной памятью. При хорошем здоровье - плохая память на "болячки" прошлого. Надо всерьез заболеть, чтобы терзаться настоящим, прошлым и будущим - жить не впуская в жилы усталое равнодушие, что готово моментом опаутинить душу, заключить ее в серый мешок и уже никогда не отдать.

Легендарная неприхотливость русского солдата сошла на нет, когда вместо деревенских парней, которые издревна составляли костяк русской армии, простых и прямых рассудком, взращенных на природном, стали все больше поступать подростки рабочих окраин и "сотого километра", что, как заразу, внесли в армию замашки приблатненные, прихватили пены, не отсидев (с отсидками в армию не брали), внесли - впервые в истории русской армии - деление на касты: "дембелей", "дедков", "салаг" и прочих, едва ли отличающуюся от уголовной иерархии воров: "паханов", "мужиков", "сук" и "опущенных".

До 70-х никто не мог вспомнить факта так называемых "неуставных отношений" старослужащих к молодому призыву. С уходом ветеранов Отечественной постепенно исчезла практика прикрепления молодого солдата к старому, который полностью отвечал за него, в том числе и за адаптацию и индивидуальную подготовку - что обеспечивало преемственность передачи навыков, неких секретов мастерства, лучшее прохождение нормативов.

Чем дальше государство отшагивало от социальной справедливости, того, что объявило своим стержнем, за которой держалось, тем более это корежило, опускало армию.

Власть истребляла армию во все время реформ, действовала в этом направлении вполне осознанно, потому теперь ей осталось только поддерживать состояние постоянной "неготовности" многочисленными структурными изменениями и системными издевательства, которые отчасти носили и инстинктивный характер. Рабоче-крестьянская армия капитализм защищать не будет, а угрозу ему представляет.

Удар по Армии был двойной, хотя били со всех сторон. Был момент, что главным казался материальный. Он разложил ее вверху и внизу, униженное оскорбленное среднее звено стало таять. Верхнее и нижнее сошлось на общем интересе - на воровстве. Впервые прапорщики сравнялись с генералами... Солдаты выстраивали собственные "линии справедливости": едва ли не нормальным, уж во всяком случае привычным, стали голодные обмороки, поступления в госпитали с диагнозом "дистрофия" - солдаты-первогодки попросту недоедали, за их счет выживали те, кто прослужил дольше, считая это вполне справедливым, естественным и даже, едва ли, не законным. Ведь разве они сами не прошли через это?.. Скотское отношение друг к другу, а государства к офицерству, давление прессы, кующей собственное "общественное мнение", в 90-е взявшейся брехать с подвываниями на армию, чтобы остальным, враз определившись - "против кого сегодня дружат", было легче ее рвать. Словно разом спустили с привязи сотни осатаневших шавок. Тщательно замалчивалось общее: причины и следствия, но про всякий единичный случай в более чем миллионной армии молодых людей в военной форме - скопления, большей частью (во всяком случае - ночью) предоставленных самим себе, воодушевлял пламенных борцов за свободу и демократию петушиного корреспондентского пера. Землячества, переродившиеся в кланы, групповщина, деление на касты, и как следствие - сведение счетов с сослуживцами и собственной жизнью... пусть меньшее в процентах, чем в тот же период на "гражданке", но каждый случай подхватывался "демократической прессой" и давал повод давить и давить Армию. Армия перестала быть Советской.