Анатолий Афанасьев - Монстр сдох

За два года Буга Захарчук погостевал на "Горыныче" трижды, и всякий раз покидал его с ощущением, что ему привиделся дурной сон. Он не верил, что такое перевоплощение могло произойти с живым человеком, тем более с Саней. Помнил его офицером, мудрецом, забиякой, а встретил расторопного, хитрожопого, уверенного в себе и очень опасного холуя. Он прямо сказал другу:

— Это не ты, Саня. Я не верю, что это ты!

Саня Загоруйко добродушно посмеялся:

— Эх, Бугайчик, в Европе покрутился, а ничуть не поумнел. Как был совком, так и остался. Протри зенки, жизнь тебя давно обогнала.

Буга взялся было спорить, доказывал, что дерьмо всегда одного цвета, хоть при коммунистах, хоть при демократах, но спорщик он был никудышный, куда ему до образованного Загоруйко. Тот сразил его наповал неотразимым аргументом:

— Хорошо, чистюля, я плохой, скурвленный, паханов ублажаю, наркотой приторговываю, а сливным бачком при банкире состоять — это лучше? Это вроде ты святым заделался?

— Почему же сливным бачком? — удивился Буга. — Я на охранном деле, как и был. Работаю на тех, кто платит. Если имеешь в виду банкира, он такой же человек, как мы с гобой. Не убийца, не маньяк, кровь из людей не сосет.

Тут он, конечно, подставился.

— Не сосет? — обрадовался Саня. — Эх, Бугаюшка, вот я и говорю, до сорока лет дожил, ума не набрался.

Моя братва да паханчики с их пистолями — мелочь, шушера, плесень зеленая по сравнению с твоим банки-, ром. Они ему в подметки не годятся. В мире зла нет выше должности, чем банкир. Пахан выбирает жертву, а банкир душит всех подряд, но невидимой петлей. От него никто не спасется, над ним нет власти ни у мертвых, ни у живых. Не задевай меня, Буга, а то обижусь. И без твоей блажи тошно жить.

Захарчук смирился. Он чувствовал в словах друга какую-то горькую правду, самому ему неведомую. Чтобы не утратить остатки былой дружбы, перестал навещать Саню, хотя тот иногда ему позванивал, приглашал Когда в этот раз явился в "Горыныч", Саня Загоруйко принял его радушно, с каким-то неестественным восторгом. Провел в кубрик, угостил дорогим вином. Буга заметил в нем перемены: осунулся верный товарищ, посмурнел — опасливый лихорадочный блеск появился в веселых глазах.

— Ты, часом, не болен? — озаботился Буга.

— Вроде нет... Болеть некогда, дел по горло... Каким тебя счастливым ветром занесло?

Буга ничего не утаил: наезд на Сумского, попытка бегства, миллионы откупного. Но это не конец. Тот, кто крутит банкира, решил, судя по всему, вбить его в землю по самую шляпку. Уже попутно слетело несколько голов, первой покатилась башка Лени Шахова, депутата от "Экономической воли", с которым у Сумского были самые доверительные отношения. Скосили и несколько других голов, помельче, а также подбирались к банкировой супруге Клариссе, но пока не трогали, только предостерегали. Все это делалось исключительно для устрашения, чтобы придать наезду видимость неотвратимости. Розыскные действия, которые произвел Захарчук, привели к неутешительным выводам. По всей видимости Борис Исаакович, скорее по неаккуратности, чем по умыслу, пересек дорогу некоему влиятельному господину, за которым сегодня не только доллар, но и топор. Зовут господина Иссидор Гурович Самарин, и тягаться с ним ни Буге, ни Сумскому не по силам и не по уму. У Самарина прежде было много других фамилий, в старом уголовном мире среди авторитетов он известен под кличкой Кисель. Таким образом Буга Захарчук оказался на распутье: с одной стороны, связан с банкиром словом, с другой стороны, чувствует, что самое разумное — отойти в сторону и больше не светиться.

— Откуда сведения про Самарина? — спросил Саня Загоруйко.

— В его охране есть двое моих пацанов, но это не имеет никакого значения.

— Почему?

— Далеко стоят от хозяина, да и запуганы до смерти.

— Зачем тебе лично все это надо?

— Я же сказал, словом связан. Как Же я теперь его брошу, без защиты. Нечестно это, — Захарчук понимал, объяснение звучит неубедительно, но надеялся, что Саня поверит. Или догадается о том, о чем вслух говорить и вовсе глупо. Загоруйко догадался.

— Гордыня тебя мучит, старина. Никак не можешь смириться, что мы с тобой мошки, а они — воробьи.

Склюнут — и не заметят. Гордыня — страшный грех, товарищ.

— Вряд ли гордыня, — возразил Буга. — Но действительно стыдно. Сколько можно без конца убегать от них. Когда-то надо и столкнуться.

Время от времени, когда по реке проходил тяжелый транспорт, катерок раскачивался у причала, и в такт сдвигались легкие предметы на стене — часы, картины в тонких рамках, компас. Это вызывало у Буги странные, приятные ощущения, связанные с памятью о детстве. Изумительно все же устроился побратим. На волнах, как в раю.