Эльмира Нетесова - Обреченные

Кричит телуху мужик, надрывается. Видит, проволока. Вроде повалена кем. Он через нее перешагнул и попер напролом. Глядь, вокруг что-то непонятное. Танки укрытые. Около них люди. Он к ним. Не видали ль, мол, телухи — чернопестрой, с длинными рогами? Ему и говорят, чтоб бежал он без оглядки отсюда, пока цел. Может и убежал бы, если б наперед видеть умел. А тут телку терять жалко стало. Решил найти непременно шалую холеру. Привести домой за рога.

Да только самого поймали. За то, что в расположение войсковой части пробрался и без надлежащего документа шлялся по секретным объектам, высматривая, изучая, запоминая все, прикрываясь потерявшейся телкой.

Как на горе, выяснилось, что скотина сама домой вернулась ближе к ночи. А Федьку, приняв за шпиона, уже не отпустили домой. Как ни просился, как ни доказывал, не поверили.

В бетонном подвале держали до осени. Выясняли личность. Хотя деревня Федькина в километре отсюда была. В ней он родился, рос, не выезжал никуда и никогда. В ней Горбатого не то всякий человек — каждая собака по вони издалека узнавала. Но запрос о нем послали не в деревню. В область. Оттуда сердитые люди приехали, взглянуть на живого диверсанта.

О телухе они и слушать не хотели. На все Федькины доводы возражали одинаково:

— Не прикидывайся. Лучше сознайся, сам, добровольно, на какую разведку работал? Какое задание получил?

Горбатый даже не верил, что его всерьез приняли за шпиона. Федька ругался так забористо и долго, что даже охранник у подвала не выдерживал и начинал хохотать во весь голос.

Мужик клял все на свете. Себя и телку, проверяющих и следователя, корову, породившую шлюху — телку и войсковую часть, расположившуюся на его пути.

Наверное, за эту брань пожалели, а может, испугались и отправили в ссылку. Но не телуху, а самого Горбатого вместе с женой и детьми, засомневавшись на всякий случай.

Федьку Горбатого выселяли из деревни под крики и брань самого Шибздика и его многочисленной, горластой родни. Половина деревни родственников ругались так, что небу было жарко. Воронок окружили со всех сторон, несмотря на то что приехали за семьей среди ночи. Увидели Федьку в машине за решеткой и подняли шум, словно не в ссылку, а на расстрел увозили семью.

Сам Шибздик клял и грозил всем на свете. Никого не обделил, не обошел своим вниманием.

Федька обзывал шпионами и диверсантами тех, кто вырвал его из деревни с корнем, и теперь выселяет неведомо куда и за что. Он обещал жаловаться до самой смерти и не дать спокойного сна никому на земле. И, если бы был грамотным» если бы закончил ликбез — сдержал бы свое слово. Но именно это обстоятельство помешало мужику, поставило подножку в исполнении обещанного. И Федька страдал, что не может постоять за себя и семью, не в силах защититься.

От скопившейся злобы и беспомощности он стал невыносимым. Он изливал скопившуюся ярость на всех, кто находился рядом, под рукой. А потому — нередко колотил жену и детей, выискивая даже незначительный повод, придираясь к ним по пустякам.

Вначале усольцы терпеливо наблюдали за Шибздиком. Не решались лезть в дела и жизнь чужой семьи. А потом не выдержали, увидели избитую до синяков Варвару, плачущую навзрыд детвору, попытались поговорить с Федькой, успокоить, урезонить мужика, но не получилось. Когда в очередной раз банально вошел в дом Шаман во время избиения и схватил Федьку за шиворот, выволок его во двор — тот укусил Виктора за ногу. И осерчавший Гусев врезал слегка кулаком исходившемуся криком Шибздику.

Тот замолк от удивления или от неожиданности. Отлетев метра на три, полежал тихо, подумал. Шаман ждал, когда Горбатый встанет. Тот приподнялся на карачках, шатаясь. Зло оглядел Гусева. Тот предупредил, что если Федька станет буянить в семье — побьет его всерьез, так, что уже вставать будет некому. И Горбатому, словно мозги на место вставили. Перестал драться дома. Зажил тихо. Криков и плача его семьи теперь уже никто не слышал.

Варвара была тихой, работящей бабой. Крепко верила в Бога, его милосердие. Случившееся в семье восприняла как неотвратимое наказание за то, что муж редко ходил в церковь и не оставлял в ней десятину от доходов.

Она так и не поверила, что наказан он за политику, выслан как шпион. Она не знала даже значения этого слова. И на вопрос, за что сосланы, отвечала одинаково:

— Перед Богом виноваты. За то страдать теперь нам велено…

Именно за эти слова и колотил свою жену Шибздик, называя ее дремучей дурой и ступой огородной.