Эльмира Нетесова - Обреченные

— Эх-х! Мне б такую бабу! До чего хороша!

— И верно, хоть картину с ей пиши! Уродил же Бог красу такую, — не сдержался дедок — сторож.

— Да ты что? Она ж из Усолья! — дернул кто-то мужика за рукав. Тот, ойкнув, затих, будто подавился собственным восторгом.

А продавец, снова осмелев, заорала на Зинку, словно сдуру. Видно, давно в свой адрес комплиментов не слышала. Вот и зашлась злобой, как барбоска. Грозить милицией стала. И тут не стерпела Лидка.

Вывернулась откуда-то из толпы. Такого насовала продавцу, что та долго не могла продохнуть и стояла онемело выпучив глаза.

Люди из очереди наружу выскакивали, хватаясь за животы. Заходились от смеха. Не могли разогнуться. Смеялись до слез, до колик. А Лидка сыпала, как из пулемета, не уставая.

У мужиков, видавших виды, папиросы повыпадали из зубов. Такого они в жизни не слыхали. Даже на войне… Тут же баба… Всем очко вперед дала…

Продавец и рада бы ответить, да куда там? Нарвалась на второе дыхание, свежую волну. И хотела любой ценой, поскорее избавиться от языкатой бабы.

А Зинка с Лидкой, подхватив сумки и сетки, хохоча на весь поселок, возвращались к лодке. Не дойдя немного, прислушались. Откуда крики? Заторопились. А вскоре остановились обомлев.

Свора поселковых пацанов забрасывали камнями усольскую лодку. Одному из подростков разбили камнями голову, второму попали в глаз. Но и это не остановило. Толпа мальчишек, озверев, подступала все ближе к лодке. Силы были явно неравными. И тогда Лидка сообразила. Налетела. Схватила самого задиристого мальчишку. Толкнув в спину, повалила. Связала поясом руки, швырнула в лодку.

— Еще один камень, задушу вашего! — крикнула пересохшим горлом.

Подростки сразу выпустили камни из рук. Испугались, поверили. У Лидки от злобы лицо перекосилось, посерело.

Когда покупки оказались в лодке, Зинка предложила отпустить пацана.

— Нет! Он, гад, за всех ответит! Пусть наши решат, что с ним делать!

— оттолкнула лодку от берега.

— Тетка, отпусти! Не то голову тебе поселковые оторвут за нашего!

— грозился с берега чей-то веснушчатый мальчишка.

— В ноги кланяться станете! — усмехнулась Лидка. И гребла к Усолью торопливо.

Вечером в село приехала милиция вместе с хмурым, худым мужиком.

— Где мой сын? — заорал он на все Усолье. Но ему никто не ответил.

— Не дай Бог, если что утворили, всех сожгу! — заорал визгливо. Но никто даже голову не повернул в его сторону.

Рыжеусый милиционер, завидев Ерофея, подошел, как к старому знакомому:

— Где поселковый пацан?

— Да вон у костра сидит. С ним Харитон. Наших ребят лечит. Пойдите к ним, — и сам — пошел следом.

У костра ссыльные подростков окружили. Двое — перевязаны. Рассказывают, как все произошло:

— Мы тихо сидели. Ждали своих. Даже не разговаривали. А эти, — кивнув в сторону поселкового, — заорали: — Бей полицаев, громи врагов народа! И стали камнями швырять в нас. Мы тоже хотели. Но нам головы поднять не дали. И забрасывали, пока наши из магазина не вернулись. Даже когда в глаз мне попали — сильней стали закидывать. А Толику в голову три раза камнем попали. Убили б — не успей наши…

— Доколе это твориться будет? Уж меж пацанами до убийства доходит! — негодовал Ерофей.

Поселковый мужик, завидев сына, подскочил:

— Тебя били? — спросил взахлеб.

— Ждали, покуда ты подоспеешь, чтоб тебя на его глазах выпороть за паскудное воспитание! Чтоб век помнил, как за прокунду платятся! — схватил поселкового мужика за шиворот Ерофей. И крикнул:

— Эй, Лидка! Возьми замухрышку! Сорви портки и врежь ему за малого двойную порцию! Чтоб до конца жизни жопа не зажила. Как сесть захочет, так и вспомнит, выблевок вонючий!

Лидка подскочила с вожжами. Усатый милиционер остановил ее.

— Не трожьте. Не надо самосуда. Мы с этим разберемся. Всех мальчишек разыщем. Уж поверьте, за версту обходить станут, — подталкивал к лодке отца с сыном.

Усольцы видели, как причалив к берегу, повел милиционер обоих в милицию. И, наблюдавшие за берегом усольские мальчишки, дежурившие до темноты, не увидели, чтобы милиционер отпустил задержанных.

Через неделю отец мальчишки снова появился в Усолье. Но уже не кричал, он плакал, упрашивая ссыльных, простить поселковых пацанов.

— Всех их в колонию отправляют. В тюрьму для малолеток. Разве это правильно? Ну, виноваты они — оплатим мы лечение ваших ребят. Но и наших пощадите! Дети они! Глупые еще!

— Эти глупые средь вас росли. Другими им не стать. Простим мы их — дадим повадку бить теперь уже сторожко, из-за угла. Нынче они и вовсе озвереют. А после тюрьмы, помнить станут, что чуть где обсерутся, их по вони сыщут. Небось ваши слова они кричали — полицаи, враги народа! Нехай самих уголовниками назовут. Это по справедливости. И не проси тут. Сгинь с глаз! — потребовал Ерофей. Остальные ссыльные молчали.