Эльмира Нетесова - Обреченные

Что такому можно научиться в институте, никто не верил. Ухмыляясь, отвечали, мол, не пальцем деланы, знаем, где и как эту науку познают… И все ж, завидев очередную работу, снова громко восторгались…

В Усолье, сам того не желая, он стал желанным гостем в каждом доме. Многим помогал перекрыть крышу, довести до конца постройку дома. К другим просто на огонек приходил. По-свойски. Не любил, боялся человек одиночества… А все после того, как случился обвал на воркутинской шахте. В забое много зэков погибло. Ефим тоже оказался в ловушке, под землей. В темном, сыром углу, оставшемся, будто специально для него — свободным. А рядом, в кромешной тьме, слышались хрипы задыхающихся.

Попробовал к ним пробиться… Да как возьмешь голыми руками стену угля?

Хрипы не стихали долго. Смерть не спешила. Она показала Ефиму свое лицо. Он был один в этом чудом уцелевшем от обвала штреке. Рядом — никого, кроме смерти.

Наверх, через пять дней, спасатели вынесли семерых, они еще дышали. И только Ефим вышел своими ногами. Седой, как смерть, как мертвец, вставший из могилы…

С тех пор он неосознанно боялся одиночества.

— Уж лучше погиб бы вместе со всеми, чем выжил, вот так, в одиночку, — не раз думал Короткое.

Но подобной ситуации судьба не подарила.

В Усолье любили подтрунить над Коротковым. Узнав, что наказан Ефим за голых баб, которых хотел поставить в театре как украшение, ссыльные хохотали до слез. И все до единого стали звать его Бобылем.

Женщины села относились к Ефиму с особым уважением. За интеллигентность, вежливость, старались пообщаться, либо чем-то помочь Ефиму. Зная, что живет одиноко, приносили ему стряпню, соленья. Приходили убрать в доме, постирать.

Поначалу ссыльные побаивались отпускать к Бобылю своих жён. А что как соблазнит, отобьет бабу? Ведь он грамотный, говорить умеет красиво, когда захочет. И ругали жен, чтоб не носились к Ефиму слишком часто.

Но жены, соглашаясь для виду, все же уходили к Короткову, то дом побелить, то стекла и полы помыть, то печку замазать и выбелить. Дел всегда хватало. По одной никогда не появлялись. По двое, трое, а иногда и впятером шли бабы, чтоб никто не посмел подумать, сказать дурного слова.

Но несмотря на это, усольские мужики следили за женами: чем они занимаются у Короткова? Благо, у того долгое время на окнах занавесок не было. И вся жизнь мужика, как на ладони у ссыльных проходила. И видели мужья, как отмывают дом Ефима их жены. Сам хозяин воду приносит, вытаскивает грязную— на помойку. Топит печь. Поит баб чаем, что-то рассказывает. Те, слушают, открыв рты.

О чем он им говорит, что потом до самого утра даже во сне улыбались чужие-жены? За что они липли к нему? Что угадали в человеке, что распознали в нем? Может то, что осталось забытым в молодости, отнятым горем, увядшей любовью? Почему, забыв все правила, бабы села первыми здоровались с Бобылем?

Много было вопросов. Ни на один из них не отвечали жены.

Случалось часто, и это видели мужики, едва входили к Ефиму бабы — он тут же покидал дом и возвращался за полночь, когда у него никого уже не было.

Случалось, дарил женщинам их портреты, нарисованные карандашом. И бабы млели от счастья.

В этих портретах, жалея ссыльных женщин, рисовал Ефим их молодость. Он сглаживал морщины, складки, седину. Он придавал глазам утраченный-блеск, нежность давно потрескавшихся на ветрах и морозе — губ. Он омолаживал каждую черту лица, чтоб порадовать женщин. Чтобы глянули на себя вновь, глазами художника, чтобы заставить их жить и выжить. Он рисовал их в прекрасных нарядах, которых никогда не было у ссыльных баб. Он дарил их им. На память. В утешенье. Ведь вот могли бы иметь, да судьба помешала. Дала красу, а счастьем — обошла.

Ефим изображал их нежными, почти воздушными, королевами и принцессами. Они были, пожалуй, красивее коронованных особ. Вот только судьбина стояла за плечами не крылатым красавцем Пегасом, а слепым, горбатым уродцем… И все ж, глянув на свой портрет, похожий и совсем чужой, бабы радовались, как девчонки. Что и они не стали еще старухами. Воодушевляли художника, вспомнившего их, а может — и свою молодость…

Бабы показывали мужьям свои портреты. Те оценивающе разглядывали, сравнивали, вздыхали. И вешали эти портреты в рамках под стеклом. Чтоб не забыть, какою она была, или могла быть, эта молодость…

Женщины Усолья всегда прихорашивались, отправляясь к Ефиму. Он ничем не мог отблагодарить их за внимание и заботу, а потому радовал тем, что умел.