Уже к обеду узнали усольцы от Лидки, что все приезжавшие в село с обыском сегодня отправлены на фронт. Их сняли с брони… А к вечеру в Усолье привез Волков ссыльным теплую одежду, одеяла и подушки. Обещал даже двух коров дать селу. Чтоб не сидели дети в зиму без молока.
Гусев смекнул, чем вызвана такая небывалая щедрость. И Лидка, оказавшаяся рядом, не смолчала:
— Боишься, что и тебя на войну заметут вместе с теми? Хвостом метешь нынче? А забыл, как недавно грозился? Мы и про тебя напишем, погоди, гад! Не все изголяться над нами. А то хвост распускал — письмо не пропустят! Дошло, как видишь. И всех подлюк нынче из теплых постелей на передовую погонят.
— Ты-то чего тут тявкаешь? Да никто войны не боится. Для тех мужиков это честь, защищать страну на передовой, а не сидеть в тылу. Им особое доверие оказано. Они сами на фронт просились. Потому что люди они. Не то что ты, стерва! Думаешь, тебя освободят от ссылки? Держи шире, дурковатая! Может кого и освободят. Но не тебя. За анекдоты на Колыме гноят. И тебе тут до гроба…
— Иди-ка в жопу! Не ты судья! За всех за вас теперь возьмутся. Пусть я сдохну тут, но и вам покоя не будет, полудурки проклятые! — орала баба.
Михаил Иванович, разозлившись, забыл о своем обещании насчет коров. И долго не показывался в Усолье. Никто не приезжал в село. О нем словно все разом забыли. Лишь оперуполномоченный, молодой, очень вежливый человек, освобожденный от службы по инвалидности (ему на войне оторвало ногу) попросил Гусева вернуть оружие. Он не грозил, не грубил. И Виктор не стал спорить. Позвал мальчишек. Велел принести наганы. Те вскоре вернули все до патрона.
Оперуполномоченный извинился перед Гусевым и мальчишками за хозяев наганов. Сложил в сумку оружие. И тяжело скрипнув костылями, пожал каждому руку, поковылял к берегу, где ждала его утлая, одинокая лодка. Гусева подкупило то, что приехал человек без охраны и оружия. С одной верой. Как к равным себе. Ссыльные, глянув на него мимоходом, пожалели окалеченную молодость. Молча посочувствовали парню.
Тот вскоре снова появился в Усолье. Трудно сошел с баржи, и позвав Гусева, попросил принять под расписку двух стельных коров, жеребую, кобылу, два десятка мешков овса, комбикорм и сено. Сказал, что все это выделено ссыльным поссоветом. Но за животных деньги будут отчисляться из общего заработка в пользу государства.
Усольцы срочно строили сарай. А Шаман головой качал. Значит, не ждать освобождения от ссылки, если власти скотину дали, Хотя, как знать, может решили привязать к месту таким путем? Да и куда сейчас ехать, кругом война… Просто жизнь облегчить решили, — успокаивал себя Шаман.
Когда коровы и кобыла были переведены в теплый сарай, ссыльные вздохнули. Еще бы кур десятка три. Чтоб детвору кое-когда побаловать, — вздыхали бабы. А старухи, подоив коров, (им до запуска немного оставалось) давали по глотку молока малышне.
Жизнь в Усолье с окончанием путины не замерла. Все взялись за постройку домов для тех, кто жил в землянках. Пять срубов стали рядышком с готовыми, уже обжитыми домами, их стены росли вверх с каждым днем.
Первые дома Усолья. Они стали плечом к плечу, в ровную шеренгу. Словно люди. Вместе все можно выдержать и пережить. В темноте ночи они светили своим усольцам глазами-окнами. Жизнь в них не затихала допоздна. Дома… В них ссыльные чувствовали себя людьми, а не кротами, обреченными на вечную темноту, сырость и болезни. Строились дома, не глядя на мороз и шквальные ветры, на колючий снег. Строились с шутками, чтоб легче и веселее жилось в них людям.
Кто здесь поселится, это решат старики и мужчины. Счастлива ль будет в них жизнь? Да разве бывает счастье у ссыльных, которых на весь свет заклеймили горьким позором, назвав врагами народа.
Шли дни, недели. Зима уже всерьез сковала льдом реку со скучным названием Широкая. А люди все ждали, что объявятся на их берегу посланцы справедливости, снимут по приказу вождя обвинение, убрав из их биографий «враг народа». И вот однажды, под новый год, долетел до их слуха забытый голос гармони — трехрядки, веселые голоса, смех, приближающиеся к Усолью. Ссыльные высыпали навстречу. Все от стара до мала.
— С добром идут! Вишь, как отплясывают, добрые вести несут, — вырвалось у Антонины.
Веселая гурьба перешла реку, ступила на берег Усолья. И, став в круг, плясала и пела злые частушки о ссыльных. Называя их так грязно, обидно. А потом развернули транспарант, на нем аршинными буквами написано: «Позор врагам народа!» Харитон, на что сдержанный человек, не выдержал, повернулся к незваным гостям спиной, стал уговаривать ссыльных разойтись по домам.
Читать дальше