Эльмира Нетесова - Утро без рассвета. Колыма

Море подхватило их обрадованно. Вцепилось, как зверь в добычу. И понесло подальше от просыпающегося села. Так и не услышавшего в реве шторма голоса женщины. А она молила помочь ей. Спасти.

Море расправлялось с нею медленно, не торопясь. Сначала весло отняло, потом закачало лодку с борта на борт. И — устав — перевернуло слабую посудину. Мария еще пыталась вынырнуть, но берега не было видно.

— Митя! Сынок! — кричала, зная, что сына не сможет больше увидеть. Что ей не выбраться. Не спастись. Никто не поможет. Но ей хотелось в последнюю минуту увидеть его лицо. И успокоиться. Перевернутая лодка черным гробом наплывала на нее. Удар килем и висок. В глазах темно. Нет Митьки! Нет! Есть море! Шторм!

Марии еще долго не хватились, если бы не мальчишка. Вскочив со скамьи, он кричал:

—Мама! и просился к морю.

Ее вынесло лишь на третий день к утру. Пробитый лодкой висок почернел. Руки в судорожные кулаки сжаты.

Рыбаки сидели, потрясенные случившимся.

—Что ж делать-то?

—Хоронить.

—Я не о том.

— А очем же?

— С Митькой как быть?

— Вдетдом придется сдать.

— Конечно, куда же еще?

— У всех свои дети.

Митька сидел у кровати. На ней лежала мать. Мертвая. Он звал, она не слышала. Он плакал, она не видела и не утешала, как обычно.

— Мама! Мама! — веснушки исчезли с лица мальчишки. Глаза не верили. Он не слышал, когда в дом вошел Чумаев. Его никто не заметил. Он подошел к ней, снял шапку. И подошел к рыбакам:

— Хоронить когда будете?

— Завтра.

— Ас Митькой, что решили?

Рыбаки глаза спрятали. Лишь один, тот что хитрить не научился, ответил за всех:

— В детдом его придется сдать.

— В детдом? Так она ж из-за вас! Из-за лодки! — не выдержал Медуза.

— Мы ее о том не просили.

— Хорошенькая плата за подвиг — выблядка растить со своими детьми! Нет уж! Уволь…

Не дал ему договорить Костя. Схватил его лицо ладонью, к стенке припечатал одним ударом.

— Сам ты лярва! Я те, падла, дам, как сироту обижать! Да кто тебе его отдал бы?

— Тебе, что ль, отдадут? — сказал насмешливо кто-то из бригады.

— Вам он все равно ни к чему! А мне — отрада! — Он подошел к мальчишке, взял его за руку.

— Пошли.

— Куда?

— Домой.

— А мама?

— Завтра хоронить надо, Митянька.

— Я не хочу.

— Так надо, ты сегодня мужчиной стал. Понимать должен. Пошли.

Назавтра рыбаки похоронили Марью. Неподалеку от села. Долго не отходили от могилы двое — сын и Костя. Дав мальчишке проститься с матерью, Чумаев взял его за руку.

— Пойдем.

Митька послушно встал. Пошел к дому сезонных рыбаков. Те стояли на крыльце.

— Пошли. Нам не сюда, — отвел мальчишку от дома Костя.

Рыбаки молчали. Никто не сказал ни слова.

— Пошли со мной! — повел его Костя к сельсовету.

— А зачем мы туда!

— Хочу на себя тебя переписать.

— Зачем?

— Ты ж хотел иметь отца?

— Хотел, — широко открыл глаза мальчишка.

— Со мною будешь. Насовсем. Вместе жизнь начнем. Другую. На минуту перед глазами Чумаева всплыло лицо Скальпа. Злое.

Костя крепче взял руку Митяньки, словно боялся, что он убежит от него.

— Каждому свое, — сказал он то ли Скальпу, то ли себе.

Удалившейся от морских, суетливых забот, неприступной, молчаливой крепостью далеко в море едва виднелся Карагинский остров.

Зачастую он прятался в завесе туманов, штормов, бурь. Будто не хотелось ему видеть твердый берег с его жизнью. Оторванной, отболевшей частью тела, он жил вдали от земли, оставаясь ее частицей, затерявшейся каплей тепла в простуженной, морской дали.

Именно к нему, пыхтя и откашливаясь, мчался буксирный катеришко. «Жучок», как их здесь называют. Он увозил на остров заросшего колючей щетиной до самых глаз мужика, что смотрел с интересом на приближающийся остров.

Берег сумрачно наступал на катер. Вот уже показалось и само село — Ягодное. Полтора десятка кособоких домов, рассыпавшихся по берегу кому как захотелось.

Катер ткнулся носом в песок. Старшина вылез из него. Бросил трап. И, глянув на заросшего мужика, гаркнул:

— Чего стал? Иди! Иль оркестров ждешь?

Приехавший, раскорячась на трапе, сходил неуверенно. Вот он встал на берегу. Огляделся. Почесал затылок. То ли матюгнул, то ли поздоровался с островом.

Старшина меж тем поставил «жучок» на цепь. Пристегнул его как собачонку к столбику, вбитому в песок, глянул на приезжего. Канай за мной!

Муха пошел, поминутно оглядываясь назад. Старшина привел его в дом. И, указав на койку, сказал хрипло: