Эльмира Нетесова - Утро без рассвета. Колыма

— Да! Вот почему свихнулся! — только теперь поняла доярка.

Когда они пришли к выгону, майор уже уехал. Не стал ждать. Укатил в Соболево вместе с молоковозом. А Яровой вместе с Емельянычем и Аней долго сидели в эту ночь и составляли опись найденных денег и драгоценностей. Список получился большой. В нем приметы каждого кольца и перстня, каждого камня.

— Ишь, какого жениха упустили! — смеялась доярка.

— Да может это и не его! Чужое! — обрывал ее Емельяныч.

— Из-за чужого не свихнулся бы!

— Из своего мы лишь жизнью, да здоровьем дорожим!

— Кто ж ему такое дал? Доверил? Да и кто бы рискнул?

— Не наше это дело! — бурчал Емельяныч.

Яровой рассматривал в лупу каждое кольцо. Описывал внимательно, дотошно.

— Это ж надо! Целое состояние на себе носил. Кто б мог подумать? — удивлялась доярка.

— Да не трещи ты тут. Человек из-за этого говна здоровья лишился, а ты завидуешь. Было бы чему? — равнодушно отодвинул драгоценности от себя заведующий фермой.

— Жаль Володьку! Если б знала, обязательно его окрутила бы! — рассмеялась доярка.

— Крутилка! Горе луковое! Крути нынче хвосты коровам. Ишь вострая какая! Разве за то мужиков любить надо, — запыхтел Емельяныч.

В другой будке ворочалась на койке, вздыхая больной коровой, Валька Торшина. Поняла она. Многое поняла. Да поздно. Слишком поторопилась.

Лишь старик-сторож, поняв ее, предлагает Вальке печеную картошку. Но как ее есть, если в горле комом она становится. Слезами ее не протолкнуть. И роняет баба мокроту на подушку. Ночь… Она — как старость — нет у нее надежд, нет радости.

Тысячами звезд отсвечивают на столе драгоценности. Искрами, пожаром вспыхивают. Солнцем загораются. Они грели его. Они поддерживали жизнь. Они отняли его место в ней. Отняли место под солнцем. И погубили его. Горят камни, отливают мертвой радугой. Но нет здесь Вовки! Нет его…

… Сегодня у Аркадия передышка. Ненадолго. До вечера. И все же… Теперь он прощается с Камчаткой. Недолгим было знакомство с нею. Но насыщенным. И, вспоминая эти дни, прожитые на суровой земле, перелистывает страницы памяти. Разглядывает их как бы со стороны.

Встречи с людьми. Их было немало. У всех четверых бывших подозреваемых есть одно общее. Несмотря на разницу характеров, судеб, жизненного опыта, убеждений — все они ненавидели Скальпа. Но не просто человека, не отдельный индивид, в его лице они ненавидели свое прошлое, потерянное в лагерях. Ведь никто из них не сетовал и не злился ни на кого за те сроки, какие они получили впервые. В душе они понимали, что наказание, пусть и суровое, было справедливым. Но вот повторное осуждение…

За что? И даже туповатый, не склонный к анализам и размышлениям Магомет, понял, кто виноват. Кто сломал его жизнь! Отняв в ней даже надежду на радость.

Магомет… Даже он, прослывший в Каменском скрягой и жлобом, даже он поехал на поиски Скальпа. И, превзойдя самого себя, искал своего врага не жалея ни сил, ни денег.

Магомет… Будь он чуть умнее, возможно и удалось бы ему убить Скальпа, но тот оказался хитрее и коварнее. И из покушавшегося на жизнь, Рафит сам едва не стал жертвой своего врага. Он вспоминает слова начальника милиции о Магомете:

«Всю дурь из его головы враг тот выбил. Враз убивать расхотелось. Опомнился, что на свободе жить лучше. Оно вон и питаться стал, как человек, не то что до отпуска. Знать, вкус к жизни появился. Понял, как надо. Но поздно понял. Жизнь-то считай, прошла…»

Он не убил. А неудачное покушение повлекло за собою отказ от преступных намерений, от преследования своего врага. В душе Магомета осталась лишь боль за неказистое, неудачное прошлое. И он решил никогда больше не выезжать из Каменского.

«Виновен ли он? Виновен в умысле. Но наказать его за это, привлечь к ответственности — значит продолжить, усугубить ошибки… Значит, отнять у человека всю жизнь без остатка, окончательно отнять веру в людей, отнять все светлое, за что он держится и чем дорожит. Это единственное — его свобода, она осталась в утешение и в награду за все муки и неудачи жизни», — думает Яровой и, представив лицо Магомета, вспомнил руки его. Лихорадочно дрожащие, они держали документы, как единственную нить к свободе. Лицо было спокойным. Но глаза! В них без боли нельзя было смотреть. В них ужас жил. Страх перед лагерем. А вдруг все снова и свобода только приснилась? Опять нары… Кенты… «Суки»… И возможная смерть в какой-нибудь из зон.

«Не виноват я!» — снова слышится Аркадию голос.