Эльмира Нетесова - Утро без рассвета. Колыма

Когда я в прошлом году вернулся на Камчатку, был уверен, что здесь меня никто не найдет. Что все забыто и осталось позади. Но вы здесь! Теперь вы знаете все. И еще. Тот перстень я носил не случайно. В память о своей жизни. За выбитый глаз, за десять лет, добавленные за Скальпа; невелика компенсация за все потери. Но в знак того, что перед самим собою я чист, сумел отплатить за жизнь свою искалеченную, я всюду и всегда носил его».

Строчки наплывали одна на другую, их трудно было читать.

«Верно ли я поступил? Теперь и сам не знаю. Я не жалею о случившемся, его не вернуть. Он мертв. Я — заживо умирал. Он был кому-то нужен, раз вы так усиленно разыскивали меня. Я виноват. Но не перед ним. И не перед собой. А перед теми, кому он был дорог. Он остался кому-то нужным даже сейчас. Я из-за него перестал быть нужным даже самому себе. Я отнял у него жизнь по праву своей, отнятой у меня им. И мы квиты. Живой перед мертвым. Кто из нас прав, судите сами.

Я не сбежал. И не ушел от вас. Я не опустился до трусости. Но я хочу уйти из жизни свободным. Я совсем недавно стал свободным. И понял, как это здорово. А потому простите, что не дождался конвоя. Вы поймете меня, как человек человека. Жизни осталось не так уж много. В ней нечем было дорожить, кроме свободы. Яне так-то много видел ее. А потому вопрос о своей участи решил за вас и за себя. Простите несогласованность. Я не хочу умереть в заключении. И знаю, что эта чаша меня не миновала б».

Последние строчки письма были написаны четко, ясно. Разборчиво. Человек решился на последний шаг, а потому не волновался. Он был уверен, что поступает правильно. И от своего решения не был намерен отказаться.

«Я несколько раз в жизни упустил свое счастье. Оно само шло и мои руки. Но я отверг его. Все потому, что оно было сильнее меня. Н единственном себе не могу отказать — уйти из жизни свободным, кик и пришел в нее. Это письмо вы прочтете утром, когда меня уже не будет. Я жду вас у излучины Воямполки, под деревом. Вы там найдете меня. Похороните меня под этим деревом. Это моя последняя просьба к вам — к живым. Егор».

— Еще успеем! Успеем! — закричал Кавав и бегом бросился из дома.

«Не он убил! Не он! Ведь уехал из Еревана в ноябре, а Скальп убит в марте! Зачем же так себя наказал? Почему?» — думал Яровой, надеясь на одно, что, может, не поздно, может, успеют. Ведь он рассчитывал, что письмо будет прочитано утром, а сейчас ночь. Они успеют, они должны успеть. Но до излучины пять километров.

Кавав спотыкается о коряги, падает. Потирает ушибленные ноги, бока, снова бежит. Под ногами хрустит мох, вздыхает оттаивающая, налившаяся вешним соком земля. Сердце бешено колотится.

— Далеко еще?

— Далеко, — отвечает Кавав.

— Быстрее!

— Давай напрямик.

— Как?

— Через тундру.

— Давай.

Ноги зачавкали по кочкам. Увязают в грязи.

— Быстрее!

— Давай руку!

— Бежим!

Но кочки лезут под ноги, их так много здесь, словно обид в больной душе.

— Стой! Что это?

— Кавав прислушался.

— Филин кричит.

— Нет. Не филин!

Кавав скачет через кочки, разбрызгивая фонтаны грязи, обдавая себя и Ярового черным зловонием тундры. Сколько они бегут? Много! Ох, как много! Ноги подкашиваются от усталости. Все тело горит. Будто не по земле, по шипам раскаленным бегут эти двое. Тощие деревца цепляются за одежду, рвут ее, бьют по лицам, по ногам и по рукам, толкают горбами.

— Далеко еще?

— С километр.

— Ох! Как тяжело!

— Бежим!

И снова фыркают под ногами кочки. Выскакивают вспугнутые куропатки, поднятые с гнезд. Выбегают зайцы и, поджав уши, уносятся в темноту.

Кавав задыхается. Лицо, одежда — сплошной панцирь из грязи. Так бежать ему еще не приходилось никогда. Яровой падает, споткнувшись о пень. Коряк хватает его за локоть. Помогает встать. Они снова бегут. Бегут к тому месту. Может, успеют. До утра еще есть время. Он не должен покончить с собой сейчас.

Еще несколько десятков метров. Уже слышен плеск реки. А вон и дерево. Он под ним. Дракон еще никого не обманывал. Не обманул и в этот раз. Он сидел под деревом. Единственным на берегу большим деревом. Сидел спокойно. Тихо. И, казалось, улыбался этим двоим своею совсем не злой улыбкой. Лицо его было повернуто в сторону Воямполки, будто в последние минуты свои, прощаясь с селом, он пожелал людям что-то очень хорошее, чего не познал в жизни сам.

Он еще не успел остыть. Возможно, услышав шаги в тундре, решил опередить ненужное ему спасение. А в прощении он давно не нуждался. Он сам себя наказал. И жесткая веревка, как рука Скальпа, оборвала жизнь.