Эльмира Нетесова - Утро без рассвета. Колыма

— Не убивал я его! Не убивал!

— А зачем искал? Ну, говори. Сам говори, — предложил Яровой.

— Он мне всю жизнь сломал. Целых десять лет. Что мне теперь? Копил. Собирал. Себе во всем отказывал, а приехал в село, ни одна за меня замуж не пошла. И деньги не помогли. Не в них дело. На годы указали. А разве я виноват? Он! Из-за него все прахом пошло. И при деньгах нищим оставил. Даже девки, что засиделись, не согласились за меня! Калым потребовали! За кого! Да я на них десять лет назад… Я молодую взял бы! А такую— давай впридачу калым, не согласился бы. Зато теперь любой был рад. Но я, не они! К пятерым сватался. И деньги не выручили. И все из-за него! Негодяй! Я думал выкупить годы у старости! Да только этот меня заранее похоронил! Село надо мной смеялось! А за что? — стиснул голову Магомет.

— Но смертью его разве вернешь упущенное?

— Я не убивал! Нет!

— Рассказывай, только успокойся, — предложил Яровой.

— Не убивал я его! Это он меня чуть не убил! Оглушил чем-то! Когда я вошел в купе. Он видел меня. И ждал, я его караулил, но он опередил. Я не успел ему и слова сказать, очнулся я уже на конечной станции. А Скальпа и след простыл. Я проводнице сказал, что упал с верхней полки. Поверила, но вызвала скорую помощь.

— Когда это было?

— Двенадцатого марта.

— Чем можешь подтвердить?

— Больничный есть. Сотрясение мозга получил. На память храню. Думал, при встрече все вспомнить. В больнице, когда меня привезли, удивились, как жив остался. Только на третий день меня из больницы выпустили. Едва уговорил.

— А почему же ты не поехал за ним?

— Времени было в обрез. Отпуск подходил к концу. А лишаться из-за него еще и северных льгот я не мог. Да и состояние не то было. Надо было дом продать, потом добраться.

— Ну, а почему сразу не сказал?

— И так покушение на убийство пришьете. Этого боялся. А сознался потому, что не хочу, чтобы на меня чужой грех повесили. Своих хватает.

— А где ты был двадцатого марта?

— Я в этот день дом продал. Оформлял документы. Могу показать. Заверено в сельсовете. Сделайте запрос. Созвонитесь. Там на документах и адрес сельсовета есть, — зачастил Магомет.

Через полчаса запыхавшийся Рафит влетел в кабинет, держа в трясущихся руках больничный лист и документы о продаже дома. Положил их перед Яровым, тот внимательно изучил их. Рафит переминался с ноги на ногу рядом.

— Ну что ж, у меня нет оснований не верить печати сельсовета. Будем считать твое алиби установленным. Можешь быть свободен! — сказал следователь.

Рафит, оглядываясь, вышел из кабинета. Потом заторопился. Скорее! Куда? Да все туда же, к реке. Он сел на валун. Стояла ночь.

Тряслись руки Магомета. Он смотрел на темную, как его собственная жизнь воду. По ней шли, закручивались в спираль воронки, как привратности судьбы. О чем он думал? Прощался с прошлым? Встречал старость? Как знать.

Костя сегодня опять не спал. Ночью у Митяньки начала подниматься температура. Мальчишка стал бредить во сне. Кричал. Звал мать. Он всегда звал ее, когда болел. Столько лет прошло, как ее нет, а он зовет. Пересохшие губы мальчонки потрескались. Лоб горит, все тело, мокрое, горячее.

— Митянька! Сынок! Да что же это за напасть такая на нас с тобой? Проснись, — будит парнишку Костя.

— Мама! Я боюсь змеи. Она душит меня. Мама! Помоги! — кричит Митька.

Медуза накинул на плечи телогрейку, выскочил из дома. Побежал за врачом.

— Ангина, — сказала та, осмотрев ребенка. — Аспирин будете давать и горячее молоко с медом. Пусть лежит. Вставать ему нельзя.

А Костя побежал в столовую, в магазин. Принес молока. Меда не было. Положил в молоко малиновое варенье. Уговорил мальчишку выпить две кружки. И, натянув на него свитер, обмотал шею ему шарфом. Сел рядом.

— Спи, сынок, — просил он Митяньку.

— Не хочу. Расскажи мне что-нибудь.

— А что?

— Что хочешь.

— Когда ты закончишь третий класс, мы снова поедем с тобой на материк. Я повезу тебя отдыхать. На море. Мы будем лежать с тобой на песке и загорать. Долго-долго. Пока ты не станешь таким, как эскимо. Я буду покупать тебе много мороженого и напитков.

— Не надо. Ты опять будешь сидеть рядом. Ничего не есть, а только курить. И у тебя будут больные глаза. Я не хочу, чтоб ты болел.

— Я не болел, Митянька. Это память болела.

— Память? А разве она болит?

— Да, сынок. Моя болит.

В тот день, когда он увел Митяньку от могилы матери в свой дом, тот надолго слег. Без врачей, сам Медуза знал, в чем тут дело, и старался меньше напоминать ему о матери. Купил фотоаппарат, велосипед. Но Митянька по ночам убегал к морю. Туда — куда оно вынесло его мать.