Анатолий Афанасьев - Ужас в городе

– Меня Спиркин не простит, я его вроде как кинула, но и тебя не пожалеет. Брось своего Жакина, зачем он тебе. Он как костерок догорающий, а у нас все впереди.

Уйдем вместе. Возьмем тысяч сто, ну, самое большее – пол-лимончика, и айда! Европа, Азия – куда хошь. Всюду побегу за тобой, как собачонка.

– Зациклилась ты на этой Европе. Мне это не надо.

– Что – не надо? Меня не надо?

– Европа, Азия – зачем? Мне и здесь хорошо, на природе. Погляди, какой шелковый свет над тайгой.

Ирина недоумевала:

– Не пойму, ты что же, век просидишь при старике?

А помрет, что станешь делать?

– Откуда я знаю? Пока – сижу.

Жакину он сразу признался, что в их отношениях с Ириной произошли некоторые перемены. Старик высказался в том смысле, что удивляться нечему, Ириша и к нему, естественно, клинья подбивала, но он устоял. "И сманивала уехать?" – догадался Егорка. "А как же, – самодовольно ответил Жакин. – Европа, Азия – все, как у тебя. Правда, денег хочет побольше взять, миллиона два.

Ей же придется за мной ухаживать, когда помирать начну.

Непредвиденные траты, то да се. Но верной, сказала, будет до гроба".

…Егорка нацепил лыжи – две широкие пластиковые доски с чуть задранными носками, прогулялся по лесу навстречу Ирине. День стоял морозный, с кристально-бирюзовым небом, обрамленным предзакатной дымкой.

След Ирининых лыж тянулся по насту двумя розоватыми ссадинами на белоснежной простыне. С опушки открывался чудный вид, от которого обмирала Егоркина душа: склон к замерзшей речушке, вековые сосны, бескрайний, уходящий в поднебесье простор… Каждый раз на этом месте Егорка думал о том, какое огромное счастье, что он попал сюда, где время и пространство сливаются в истомный, бередящий сердце звук вечности. Он ничуть не кривил душой, когда говорил Ирине, что никуда не спешит. Он думал, что если когда-нибудь смысл бытия откроется ему, то это будет что-то сравнимое с зимним лесом и вечерним светом, проникающим прямо в кровь…

Не встретил Ирину, вернулся.

Жакин ждал на крыльце, разговаривал с Гиреем. Пес клонил башку набок и утвердительно потявкивал.

– Он готов, – сказал Жакин. – А ты как?

– Почему нет? Раз посылаете, пойду.

Жакин вынес нож, фонарик и сумку с необходимыми припасами. Не хотел, чтобы парень зашел в избушку: следовал каким-то одному ему известным приметам.

– Дойдете до Змеиного камня, оттуда Гирей поведет.

За месяц Жакин изучил все маршруты зверя, но Егорка и без того не сомневался, что не разминется с судьбой. Началось это раньше, когда только пошел слух о шатуне-людоеде. Уже тогда мелькнуло в голове: не за мной ли? Все остальное – нож, Гирей, ночь, Ирина, смутные мысли, уводящие в прошлое, – все могло сложиться как-то иначе, но встреча неминуема. Она не зависела от его воли.

– Прощай, отец, – поклонился Егорка. Жакин обнял его впервые. Он не был сентиментален.

– Не надо так, Егорушка. К утру тебя жду. Водки выпьем.

Отмахали километров пять на скорости, пока окончательно не стемнело. Наст твердый, бежать легко. Пес трусил рядом, изредка обгоняя и оглядываясь. Он вел себя скромно и чутко, понимал, куда собрались. Егорка его успокаивал.

– Что ж поделаешь, дружище. Жакин велел прогнать людоеда. Неужто не управимся? Вдвоем-то. Да он, когда нас увидит, сразу затрепещет. Жакин заговоренный нож отдал. С таким ножом мы мамонта повадим, не только какого-то косолапого. Только ты не лезь в драку первый, как привык. Помни уговор.

Гирей взял след, не добежав до Змеиного камня, на выходе из лога. Шерсть на нем вздыбилась, он издал тягучий, негромкий рык и на мгновение коснулся боком Егоркиных ног, будто оступился на ходу.

– Ты чего? – удивился Егорка. – Сомлел, что ли?

Не-е, ты держись. Страх он учует, нам же хуже будет.

Пес присел на снег, покрутил лохматой башкой, потянул ноздрями воздушные струи. Егорка тоже замер. Видимость была хорошая от звезд и снега, но зловеще смыкались вокруг черные холмы.

Егорка понятия не имел, что делать дальше. Обычной охотой тут не пахло, смердило убийством. Как если бы сунулся в темный подъезд, где поджидали братки, навостренные на расправу. Хуже того. Он очутился в первобытном мире, где действовали законы, которых он не понимал. Зато их хорошо знал пес Гирей, весь превратившийся в клокочущий злобой сгусток мускулов и шерсти.

От собаки тянулось к человеку некое леденящее предостережение. Егорка с жалостливым чувством подумал о Жакине, вытолкнувшем его в этот черный, свирепый мир из теплого, уютного помещения. Но мгновение слабости прошло так же внезапно, как наступило. Ничто не вернуло бы сейчас Егорку обратно. Рядом с сердечной истомой вдруг зародилось ощущение прекрасной, абсолютной, неодолимой свободы, кружащей голову крепче хмеля.