Анатолий Афанасьев - Ужас в городе

С сожалением глянув на розовое, с озорными прыщиками личико спящей Машеньки Масюты, он накинул шелковый халат и потопал в гостиную.

Первый звонок сделал Остапу Брыльскому, начальнику собственной службы безопасности, бывшему полковнику КГБ. При Бакатине его, как и многих классных специалистов, турнули из органов, правда положили нормальную пенсию, что старика нисколько не утешило.

Он был еще полон сил и азарта, и, когда вернулся в родные пенаты, в Федулинск, чтобы добивать век на садовых грядках, Гека Монастырский тут же его навестил и предложил работу, от которой полковник не смог отказаться.

Гека пристроил пятидесятилетнего ветерана к большому делу, но главное, дал ему шанс когда-нибудь поквитаться с перевертышами, покусившимися на самое дорогое, что есть у солдата, – на его безупречный послужной список. Сейчас Гека мог признаться себе, что в тот день сделал удачное приобретение. За два с лишним года между ними не возникло даже намека на какие-то близкие, задушевные отношения, и тем не менее Монастырский постоянно чувствовал заботливую, твердую, уверенную руку полковника.

– Остап Григорьевич, спишь, дорогой?

Сонный или бодрствующий, пьяный или трезвый, особист Брыльский был одинаково желчен и прозорлив, – Что, горца наконец угомонили? – просипел, не отвечая на вопрос.

– Откуда знаешь? – искренне изумился Гека.

– Чего тут знать. К тому давно шло. Перекипел Алихман. Два месяца пузыри пускает.

Монастырский, хотя заинтересовался этими пузырями, решил не вникать сейчас в подробности. У полковника весь Федулинск опутан невидимыми сетями – ему виднее.

– Вариант окончательный?

– Окончательное не бывает. В "Монмартре" бедолагу ухлопали. Прямо в сортире. Два часа назад.

Полковник что-то хмыкнул себе под нос, молча ждал распоряжений.

– Я сейчас туда подскочу. Иначе неудобно, – сказал Монастырский.

– Понимаю.

– Сможешь выяснить, кто это сделал?

– Думаю, да.

Монастырский помедлил, прикурил.

– Не телефонный, конечно, разговор, но времени мало… Я полагаю, Остап Григорьевич, нам теперь вообще эта ватага в Федулинске больше ни к чему. Устали от них люди. Бесконечные поборы, насилие – сколько можно!

– Святые слова.

– У тебя с Гаркави, кажется, добрые отношения?

– Свояк он мой.

– Может, свяжешься с ним? Устроить по горячим следам небольшую санобработку. Из головки остались Гарик Махмудов, да еще двое-трое, ты их знаешь. Ну и остальную шваль тряхануть заодно. Повод есть, чего тянуть.

После недолгой паузы Брыльский сухо произнес:

– Милицию ночью не стоит беспокоить. Сам управлюсь. Их лучше попозже подключить.

– Как знаешь, Остап Григорьевич. Удачи тебе.

– Сам тоже не подставляйся, – предупредил полковник. – Они сейчас все – как на игле. Я тебе Леню Лопуха пришлю с ребятами.

– Спасибо, Остап Григорьевич…

Следующей позвонил Лике Звонаревой, директору местного телерадиовещания. Это была его женщина во всех отношениях: сперва, когда выписал из Москвы, какое-то время держал ее в любовницах, позже перевел на твердый оклад. Пятидесятилетняя, сверх меры искушенная вдовушка Лика была всем хороша, и в постели, и по работе, но имела один неприятный заскок: так и норовила забеременеть, рассчитывая заарканить его ребеночком. Пришлось принудительно делать ей подряд два аборта, после чего он охладел к жизнерадостной потаскушке. Но в ее некрепкой головенке остался от любовных передряг какой-то непоправимый сдвиг. Он давно подумывал заменить Звонареву, да пока не нашел подходящую кандидатуру. В среде федулинских творческих интеллигентов никто не мог сравниться с ней в безудержном, чистосердечном фарисействе, тут она, безусловно, выдерживала столичную планку.

Около двух ночи Лика, разумеется, еще не ложилась.

Едва узнав его голос, радостно защебетала. Он слушал ее молча, ничего не понимая, кроме отдельных слов: Родной! Муженек суженый! Приезжай немедленно, скотина!

Водка! Девочка подмытая! Не буди во мне самку!

Переждав привычную истерику (следствие как раз необратимого умственного сдвига), Гека холодно распорядился:

– Приготовь, пожалуйста, с девяти до десяти окно. Я выступлю с обращением к гражданам Федулинска, Запнувшись на затяжном эротическом всхлипе, Лика по-деловому уточнила:

– Что случилось, любимый?

– Не твоего ума дело. Будь наготове – и все.

– Слушаюсь, родной мой! Но может быть…

Монастырский повесил трубку.

Теперь надо было выпроводить Машеньку Масюту.