Анатолий Афанасьев - Ужас в городе

– Уеду, – горько посетовал Иванюк. – Соберусь и уеду. Жену с детьми, вы же знаете, отправил в прошлом году. Пока они в Швейцарии. Но это временно. Если вы не передумали…

– А как же банк? – поинтересовался Шульц.

– Что банк? Работать невозможно нормально. Вы следите за новостями? Коммуняки опять пролезли в правительство. Бред, нелепица! Наши уже многие отчалили.

И я уеду. Хватит! Нахлебался этого говна, на две жизни хватит. Объявлю себя дефолтом – прощай! Хоть подышу чистым воздухом на старости лет… Кстати, дорогой герр Шульц, надеюсь, наши договоренности остаются в силе?

– Разумеется. – Шульц посмаковал на языке острую, восхитительную жидкость. – Разумеется, герр Питер.

Только к чему такая поспешность? Все-таки вы полезнее пока здесь. Если все сразу разбегутся…

Банкир склонился к нему, положил руку на колено.

В глазах свинцовая тоска.

– Все понимаю, Генрих Узимович, все понимаю. Но всему есть предел. Есть предел человеческим силам. Вы, дорогой друг, прожили среди дикарей два года и то, замечаю, у вас руки дрожат, а я здесь сорок лет. Практически безвылазно. Каково по-вашему?

– Трудно, – согласился Шульц. – Но, честно говоря, если бы не эти дикари, откуда вы взяли бы свои миллионы?

– Иногда, поверьте, готов отдать все до копейки, лишь бы знать, что этот гноящийся чирей, эта смердящая помойка закрашена на карте в зеленый цвет. Понимаете меня, дорогой герр Шульц?

Генриха Узимовича растрогала искренность банкира.

Первое время, очутившись в России и встречаясь в основном с победившими демократами, с так называемыми новыми русскими, он поражался ненависти, которую они испытывали к родным пенатам, к земле, которая их вскормила. В этом было что-то больное, противоестественное. Возможно, так на новом историческом витке проявлялась пресловутая загадочность славянской души. Как у католика и горячего патриота Саксонии, такое отношение к родине предков, к их обычаям и обрядам, к языку и преданиям не могло вызывать у него никаких чувств, кроме презрения. Но с банкиром Иванюком случай особенный. Этот человек по-настоящему страдал от своей душевной неустроенности: Генрих Узимович жалел его, как врач иногда жалеет больного, предлагающего любые деньги за излечение, не понимающего простой истины, что даже за деньги здоровья не купишь.

– Если невмоготу, – сказал он, – тогда о чем говорить, герр Питер… Помните, я обещал похлопотать о присвоении вам звания "Лучший немец года"?

– Помню, конечно. Не получается?

– Напротив. Недавно мне сообщили друзья – дело почти решенное.

В неописуемом волнении банкир осушил рюмку, его худощавое лицо осветилось прелестной, наивной улыбкой…

…За баранкой "ситроена" вместо Жорика Пупкова расположился незнакомый, смурной мужик в кожаной кепке, причем Генрих Узимович обнаружил это, когда уже уселся на сиденье и захлопнул дверцу.

– Какого черта! – взревел Шульц. – Вы кто такой?

– Не волнуйтесь, мистер, – добродушно отозвался незнакомец, сверкнув бельмом на левом глазу. – Вреда вам никакого не будет. Небольшая прогулка.

– Какая прогулка?! – завопил доктор. – Что вам надо? Где Георгий?

Мужчина не ответил. Они уже ехали на довольно большой скорости, а выпрыгивать на ходу из машины Шульц не умел. Хотя особенно опасаться было нечего. К иностранцам у россиян, несмотря на нынешний бардак, сохранилось трепетное отношение, как у папуасов к Миклухо-Маклаю. Опасность могла исходить разве что от свободолюбивых чеченцев, которые после военной победы над Россией будто с цепи сорвались. Но за баранкой горбился явный русачок, и вид у него был дремучий.

На всякий случай Шульц-Степанков предупредил:

– Учтите, я иностранный подданный с правом дипломатической неприкосновенности.

– Надо же, – удивился Мышкин. – А по-нашему шпаришь без акцента в натуре. Никогда бы не догадался, что ты немец.

На Генриха Узимовича повеяло жутью. Немец! Откуда он знает?

– Где Георгий? – повторил он. – Почему вы не отвечаете? Вы его ликвидировали?

Мышкин обернулся, подмигнул белым глазом. , – Как у вас мозги интересно устроены. Коли человек помочиться пошел, значит, обязательно его ликвидировали.

– У кого это у нас?

– Как у кого? У наперсточников.

Генрих Узимович затих, напряженно размышлял. Мужик с виду нормальный, но явно не в себе. И шизоидность у него какая-то веселая, не медикаментозная. Такая шизоидность присуща сильным людям, когда они идут к четко просматриваемой цели. Очень опасное состояние и очень опасные люди. Генрих Узимович надеялся, что в России таких уже не осталось, реформа глубоко копнула.