Андрей Добрынин - Кольцевой разлом

Президент (с раздражением): - Хватит, выключайте. Нет там ничего нового. Это мы уже слышали: правительство они сами хотят назначить. Ишь чего захотели, понимаешь... Мы во многих вопросах шли на уступки, старались гибко действовать, а, наверно, не надо было. Вот террористы и подумали, что мы всегда уступаем, понимаешь. Будем начинать операцию по очистке центра столицы нашей Родины. Прошу создать оперативный штаб в составе руководителей силовых ведомств и мэра Москвы, остальные обязаны оказывать им всяческое содействие. Меня информировать каждый час.

Реплика с места (вполголоса): - Уф, ну и жарища... Кондиционеры сломались, что ли...

Президент (гораздо тише, явно борясь с подступающей слабостью): - Ну, начинаем, товарищи. Пока все могут быть свободны.

Франсуа Тавернье ожесточенно щелкал по клавишам компьютера, в то время как Шарль распечатывал полученные по системе "Интернет" листы парижских газет. Утром они вновь побывали в городе, но к середине дня, когда в корпункт должен был явиться человек Корсакова, оба вернулись. Оба в чудовищных количествах поглощали кофе, это профессиональное пойло пишущей братии, так как ночь провели в корпункте, обрабатывая материалы и гадая о том, что творится в темном городе за стенами их дома и удастся ли мятежникам и их противникам, официальным властям, справиться с волной преступности и стихийных мятежей. Прикорнуть журналистам удалось лишь на два-три часа, однако они сделали вывод, что ночь прошла спокойно: в разных сторонах в городе постреливали, но это были не перестрелки, а предупредительные очереди, порой поднимавшиеся в черное небо игольчатыми цепочками трассирующих пуль. Наутро по радио вновь передавали обращение мятежников к народу, не содержавшее ничего существенно нового. В городе по периметру Садового кольца противостояние продолжалось, однако особого напряжения не ощущалось:

блокировавшие Центр части милиции и внутренних войск, судя по всему, и не помышляли о штурме. Большинство солдат разделись до пояса, демонстрируя мощные торсы профессионалов, покуривали и потягивали из банок прохладительные напитки, которые добывали в окрестных ларьках, продолжавших работать, несмотря ни на какие социальные потрясения.

Из окон домов по ту сторону Кольца человеку с камерой весело махали руками, что-то выкрикивая, вооруженные мятежники. Тавернье заметил, просматривая на экране всю эту вооруженную идиллию:

- Довольно-таки вялый материал. И правительство молчит, как воды в рот набрало. Ну вот бронемашины появились, а что толку? Странно, почему они не появились раньше. Да и никакой серьезной угрозы они не представляют - если попробуют сунуться в Центр, то их тут же сожгут.

Зрелище заснятых на пленку бронемашин и впрямь наводило скуку: щурясь от яркого солнца, солдаты сидели на раскалившейся броне, подложив под себя, дабы не жгло зад, свернутые предметы обмундирования. Казалось, они готовы так сидеть сколь угодно долго. Единственным более или менее занятным кадром явился тот, где была запечатлена погрузка на тягач сгоревших на Садовом кольце легковушек. При этом Шарлю, снимавшему погрузку, солдаты, праздно толпившиеся вокруг, сообщили, что убит никто не был - настолько метко стреляли пулеметчики, умудрившиеся ни разу не попасть в салон с людьми. Весть порадовала Шарля как человека и христианина, но огорчила как журналиста - информация о каких-то странных бескровных военных действиях вряд ли сумеет пощекотать нервы пресыщенной публики. Оставалось ждать человека,которого обещал прислать с материалами Корсаков. Человек появился точно в условленное время - это был широкоплечий приземистый блондин лет тридцати, страшно стеснявшийся иностранцев. Выпить чашку кофе и съесть пирожное он согласился только после долгих уговоров, но даже когда все расселись вокруг столика на колесиках, из гостя каждое слово приходилось вытягивать клещами - он только потел от смущения и заискивающе улыбался. Все же журналистам удалось выяснить, что пришел он с той стороны Кольца и постоянно находится там, а на эту сторону перебрался лишь по поручению Корсакова. Впрочем, гость не называл Корсакова по имени, а только "шеф" или "командир" - при этом в его голосе звучало глубокое уважение. Тавернье пришлось подробно описать внешность Корсакова, его привычки, манеру говорить - лишь после этого гонец поверил, что Тавернье давно и не понаслышке знает Корсакова, и перестал соблюдать ненужную секретность.