Петр Катериничев - Охота на медведя

Бесцеремонно открыла бардачок, вытащила плоскую бутылку «Хеннесси», произнесла утверждающе:

— Я угощусь, плейбой? Для снятия стресса? — Отвинтила крышку, хищно втянула ноздрями:

— Божественный аромат! — Сделала несколько глотков, опустила бутылку себе на колени.

— Я не плейбой.

— Но и не бандит. «Страшные лесные разбойники» предпочитают другие тачки.

— Девушка помолчала, добавила мстительно:

— Достойные мужчин. Эта дорогая погремушка не для наших дорог.

— Сейчас увидим.

Музыка сделалась ритмичной, и ритм ее был неудержим. Автомобиль понесся с нарастающей скоростью, и то ощущение полета, что было вначале, захватило, спеленало абсолютно, подчиняя себе волю. Олег свернул с наезженной колеи на грунтовку, из-под днища полетели искры от ударов щебня, какие-то то ли ангары, то ли цеха надвигались в свете фар жуткими ночными громадами и — исчезали в вихревой скорости. Показались огни города. Олег чуть сбросил скорость.

Девушка отхлебнула еще из горлышка, закатилась смехом:

— А ты — ничего, забавный. Развлекаешься, что ли? Катаешься?

— Езжу.

— Ты не ездишь, ты мчишься. Шею свернуть не боишься?

— А ты?

— Я — пьяная. С меня и спрос невелик. — Добавила безо всякого перехода:

— Гуляли на даче у одного оч-ч-чень модного художника. Сам он безобиден, как ракушка от устрицы, но народ к нему наехал наглый. Не становиться же матраской для полудюжины жаждущих «комиссарского тела»... Пришлось бедной девушке прыгать за баранку, трезветь было некогда. Меня зовут Марина, — безо всякого перехода закончила она. — Что значит — морская. А как тебя величать?

— Медведем.

— Вообще-то похож. Большой. Только... очень мечтательный.

— Да?

— Мечтатели жизнь заменяют иллюзиями.

— Это плохо?

— Хорошо. Потому что жизнь без иллюзий — просто театр марионеток. Не замечал?

— Время от времени.

— Потому что все ото всех зависят. Каждый у кого-то на ниточке. На крючке.

И каждый — как одинокая рыбка в пустом аквариуме. Знаешь, такие круглые, без водорослей, в каких плавает вуалехвостка. Вот я — как раз такая.

— Украшаешь офис?

— Не вполне. Украшаю жизнь. Коллекциями людей, которые полагают себя чем-то с чем-то. Кто — бутербродом с икрой, кто — молоком с медом, кто — Наполеоном с войском. Забавно.

— Но грустно.

— Еще как грустно. А знаешь... ты на странника похож.

— Почему?

— Так. Похож, и все. Откуда ушел — уже не помнишь, куда придешь — еще не знаешь. И вернуться некуда.

— Ты умная.

— Да, я умная. Но недостаточно умна, чтобы это скрывать. Я — модель.

— Работаешь на подиуме? — спросил Олег.

— Нет. — Марина прикурила сигарету, выдохнула:

— Для этого я не доросла. В прямом смысле. А знаешь, во времена империи подиумом назывались специальные места в античных цирках для высокопоставленных зрителей: оттуда они могли безопасно наблюдать, как люди убивают и умирают им на потеху. — Девушка улыбнулась невесело, вздохнула:

— Мир с той поры изменился мало. — Помолчала, добавила:

— Нет, к подиуму я не имею отношения. Скорее к искусству. Искусство, чувствуешь, слово какое? Искушение сотворения собственного мира... Или — мирка.

Вот в этом мирке я и тусуюсь. Выставки, презентации, фуршеты... Где передвигаются раскрашенные куклы и куклессы и рассуждают о чем-то для них важном. И я тоже — передвигаюсь, рассуждаю, функционирую... Иногда пишу опус на непонятно-искусствоведческую тему и отправляю в непонятный немецкий или шведский журнал. Они хорошо платят. Да. Я — модель. — Девушка отхлебнула еще из бутылки:

— Самое противное, что сама я никого не интересую. Интересует мое тело, интересуют статьи, но такие, в которых нет мысли... Этот мир не терпит несоответствия себе, мертвому. Его волнует только собственное тщеславие. Вот я и имитирую... — Девушка задумалась, собрав лоб моршинками, выдохнула смешком:

— Этот... самолет. Знаешь, в детстве такие пацаны крутили, на веревочках. И губами так делали: «Ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж». Вот и я — жужжу, а летать не летаю. А так хочется полета! — Девушка помолчала. — Я сильно сегодня напилась. — Спросила вдруг безо всякого перехода:

— Ты жил когда-нибудь в маленьких городках?

— Бывал.

— Не путай экскурсию с эмиграцией. Побывать в любом таком пару часиков — даже экзотика, а жить... Словно под водой мутной. Кругом грязь, парни пьяные и грубые, нищета... Помнишь Ван-Гога, «Едоки картофеля»? У людей истощенно-алчные лица, они сидят за столом, картошку уминают, желто-грязно все, и все — голодные... Вот это и есть наш городок теперь, если в миниатюре. — Девушка зябко передернула плечами. — Вот я и ринулась в Москву. Знаешь, почему мы все попадаемся? Кругом серо, убого, люди экономят на всем, заняты мелкой склокой, привычно-изматывающей, как головная боль... А в телевизоре — цветно! И мальчики-одуванчики эти, Иванушки-Аленушки: все они чистенькие, с белыми зубками, веселые... И мир в телевизоре — цветной. Людям мишурная позолота нравится куда больше золота: она праздничней. И все мы хотим праздника. Всегда.