Петр Катериничев - Тропа барса

— Опасно же…

— Не мы эту жизнь выбрали такой. Все. Мне пора. Отдыхай.

И я снова уснула.

Оклемалась полностью я через неделю. У меня был жар. И самое обидное… Самое обидное было в том, что Буня не навестил меня ни разу. Правда, прислал джинсы, свитер, видно, добыли на том рынке. Я вещи взяла. Я не собиралась отсиживаться; решила: как только болезнь пройдет, буду вместе со всеми.

…Тот день был очень ясным. Свет словно пронизал насквозь листву кленов, расцветил все, и день стал другим, красивым, и все вокруг словно стало другое, и хотелось верить, что это действительно так и что так теперь будет всегда.

Его я увидела, когда он шел по двору к автобусу. Окликнула:

— Э-эй!

Буня обернулся, постарался сделать лицо равнодушным:

— Привет. Как дела?

— Нормально.

— Ну вот и отлично. Завтра на уроки пойдешь.

— А ты сам ходишь?

— Мне некогда.

— Слушай… А как тебя на самом деле зовут?

— Меня? — Было похоже, что он смутился. — Саша. — Парень усмехнулся. — А ты что, не знала?

Я, конечно, узнала и его имя, и фамилию: Буников. Подумала и ответила честно:

— Знала. Но мне хотелось познакомиться с тобой по-нормальному, — Ну вот и познакомилась, — ответил он довольно нелюбезно.

А я стояла как дура и не знала, что говорить дальше… И свой голос услышала словно со стороны:

— Я хочу ходить с вами.

— С нами? В светлое будущее?

— Нет. На рынок.

— Ты знаешь, что мы там делаем?

— Еду… добываете. Для ребят.

— Ты знаешь как?

— Научите.

— Хм… Рано тебе. Повременим.

Мне стало до того обидно!.. Словно меня записали в дети, когда я уже взрослая!

Или он действительно считает меня ребенком? Я почувствовала, как слезы наворачиваются на глаза…

— Не хнычь!

— Я не хнычу…

— Вот что, рысенок, сделаем так: пока по вечерам начнем с тобой заниматься. В спортзале. Согласна?

— Да, — ответила я.

— Ты не спросила чем… Я покраснела…

— Ну-ну. Не переживай. Будешь осваивать рукопашку. Каратэ. У тебя отличные данные. Теперь поняла?

— Да, — ответила я, стараясь, чтобы он не заметил моего разочарования.

— Вот и славно. До вечера.

Саша махнул рукой и легко побежал к автобусу.

Мы начали заниматься. Утром пробежка, вечером пробежка. Совсем вечером — тренировка. Кроме меня, у Буни тренировались Философ, он был его постоянный спарринг-партнер, и Кулик. Правда, это трудно было назвать каким-то из единоборств. Определенная школа у Сашки, конечно, была: оказывается, он до тринадцати лет жил в Таджикистане, в военном городке, пока не погибли родители.

И занимался лет с восьми. Сейчас ему было почти семнадцать.

Так прошел месяц, потом — еще месяц. Я ходила на уроки: они были не просто нудными, а словно из другой жизни. В этой — борьба за выживание, в той — руководящая и направляющая роль партии большевиков… Шел девяносто третий год, а учебники в детдоме были старорежимные, учителя — вообще… Они приезжали из райцентра, из Зареченска, отбывали часы, а там — хоть трава не расти. Не все, правда.

И еще… Ночами я ревела, уткнувшись в подушку. Сашка не обращал на меня внимания, никакого!

— Страдаешь? — приподнялась на подушке Светка Артюх. Медвинской не было: где-то ее носило. Я замолчала, лицо — в подушку.

— Зря страдаешь…

— Да не страдаю я. Просто вспомнилось…

— Ври… Что я, не вижу?

Тут я не выдержала и снова расплакалась:

— Почему, Светка, почему?.. Почему он не обращает на меня никакого внимания? Кто я для него? Спарринг-партнер? Пацанка? Мы занимаемся в зале, иногда разговариваем о жизни, а потом… Потом я возвращаюсь в эту дурацкую комнату и лежу одна, как дура… А он…

Вот вы тут устроили: холопки не холопки… А что им, живется плохо? Пацаны их угощают, с ними спят… А сегодня? Эти, Павленко и Кураева? Мы стоим с Сашкой в коридоре, я как раз собралась в душ идти в свой, он-в свой. Заявляются, примадонны, в одних рубашках…

«Буня, устал? Пойдем, мы тебе массаж сделаем!» — говорит Павленко. А Кураева нагло так глядит на меня, губы облизывает, переводит взгляд на Сашку:

«Ха-а-а-роший массаж. Расслабляющий…» Потом снова смотрит на меня: «А что, Киска, хочешь с нами? А нельзя! Ты же — центровая, ха-ха-ха…» И пошли обе в душ для пацанов.

Я стояла, будто меня с ног до головы помоями полили. Буня что-то продолжает мне говорить, у меня, чувствую, сейчас слезы на глазах закипят, а тут еще дверь открывается, выкатывается эта Кураева в чем мать родила, становится такой прямо в коридоре и капризно так, губы вытянув: «Бу-у-ня, ну сколько жда-а-ать можно?»