Петр Катериничев - Тропа барса

Надежда не умирает никогда.

Маэстро успел заменить обоймы. Пока вертолет делал разворот, он любовно осмотрел головки бронебойных пуль… Усмехнулся: красивые штучки… Спецзаказ.

Сделал несколько шагов в сторону: теперь пилоту придется выбирать мишень: или эти двое, или он. Маэстро знал, кого выберет пилот. Договор есть договор.

— Тяжелым басом гремит фугас, ударил фонтан огня… — пропел он негромко. Лицо его было бледным, сосредоточенным и необыкновенно спокойным. Маэстро прищурился, разжал губы и произнес коротко, как выстрел:

— Все счеты.

Фонтанчики приближались. Вертолет потряхивало от отдачи: это не был боевой «Ми-28»; обычный «фонарь», украшенный спаренным «эрликоном». Торопились ребятки, явно торопились… Маэстро с удовольствием наблюдал, как сверкающие в лучах солнца гильзы сыплются в море — будто гора золотых червонцев, которыми оплачены его жизнь и его смерть…

Пулемет грохотал непрерывно. Гончаров почувствовал себя так, словно толстый раскаленный прут впился в тело, вколотив его в землю. Грохота пистолетных выстрелов он не услышал. Боль расколола мозг, и он провалился в месиво, красное и горячее, как расплавленный металл…

…Когда металлическое брюхо зависло над ним. Маэстро выпустил в него всю обойму. Вертолет дернулся было, но выровнялся. Пилот произвел разворот и бросил машину в атаку сразу, со стороны берега. Он шел совсем низко над землей, стремясь срезать человека в черном прямой очередью.

Маэстро, вы пустил пистолет с опустевшей обоймой, обеими руками сжал другой.

Пулеметчик открыл огонь. Маэстро ухмыльнулся, ощерившись, прошептал: «Все счеты». Пистолет запрыгал в его руках, направляя пули в ведомую стрелку точку…

Будто черная тень пронеслась над лежавшими и — исчезла.

Аля попыталась выбраться из-под отяжелевшего тела Гончарова; ей это почти удалось, когда Олег, в полном беспамятстве, схватил ее здоровой рукой и притиснул к земле.

— Лежать! — прохрипел он чужим голосом, как команду. Где-то там, внизу, новый взрыв упруго разодрал воздух.

— Сейчас, миленький, я сейчас…

Девушка высвободилась из железной хватки, подняла голову. Маэстро на краю обрыва не было. На четвереньках она кое-как подползла к краю и заглянула вниз…

Вертолет, разваленный на куски, догорал на галечном пляже. Там же, у самой кромки воды, лежал Маэстро. В своем черном сюртуке, так похожем на концертный фрак, с высоты он казался штрихом, оставленным кистью китайского мастера на щелке… И штрих этот расплывался, расплывался… Аля прищурилась, не понимая, что творится у нее со зрением, пока не поняла, что плачет… Слезинки катились по щекам, девушка свернулась калачиком и заплакала, уже не сдерживая слез…

Потом она встала. Подошла к Гончарову. Попыталась приподнять его, но он был слишком тяжел.

Правая рука висела плетью; пуля, казалось, перерубила ее. Аля снова попыталась тащить мужчину — ничего не получалось.

— Олег, Олежек, ну пожалуйста, очнись…

Теперь она снова плакала. От собственного бессилия. Кое-как перевязала руку.

Потом — добежала до машины, включила зажигание. Когда-то, еще в экспедиции, она пыталась научиться водить, но скорее для форсу. Теперь стартер запускался, машина взбрыкивала, как живая, и глохла;

Заставить мотор заурчать удалось, наверное, лишь с десятой попытки. Аля мягко отпустила сцепление и подрулила к самому обрыву. Кое-как подхватила Гончарова, втянула его на заднее сиденье. Набралась храбрости, посмотрела вниз.

Тело Маэстро лежало неподвижно. Волны добегали до его ног и, наверное, касались его ласково, словно щенки, шершавыми солоноватыми языками…

…Аля мягко съезжала вниз. Дорога расплывалась, девушка протянула руку, протереть стекло, и только тогда поняла, что плачет. Слезинки катились по щекам одна за другой, делая стекло размытым, будто в дождь.

Мужчина был невысок ростом; водянистые глазки под жесткими кустиками бровей смотрели рассеянно, не задерживаясь ни на одном предмете более нескольких секунд; жидкие белесые волосы были гладко зачесаны назад, но сбоку был выделен безукоризненно гладкий пробор, по моде кадровых работников КГБ тридцатилетней давности, перенятой ими, возможно, у киношных фэбээровцев из американских фильмов тридцатых-пятидесятых годов, тем более что никто, кроме тех, кто боролся за чистоту идей и нравов в те далекие времена, не имел возможности эти фильмы видеть.

Костюм был сшит отменно; в покрое была отдана дань и тем самым традициям: смотрелся он достаточно консервативно и значимо. На ногах мужчины были надеты простые черные ботинки, но опытный взгляд сумел бы определить, что штиблеты не просто стилизованы под простецкие: это была прекрасной выделки змеиная кожа, а сама модель даже не из бутика — спецзаказ.