Петр Катериничев - Беглый огонь

Ха! Вот ведь интересно, почему партийцы свои сборы в те времена съездами прозвали? Ведь съезд — это не вверх, а вниз и до упора!

Не успев выругать себя за полное идиотство мыслей в голове, из которой вполне свободно через секунду-другую могут вылететь мозги, собрался, замер…

Огонь из «узи» на открытом воздухе эффективен только в одном случае: если стрелять в упор. Шаги — хрусть, хрусть… Рядом. Молча идут, волчары. Пора.

Только вот еще что… Резко двинув рукой, швырнул пустой магазин вверх и в сторону. Как только он с лязгом треснулся о ледяной наст, вскочил разом на обе ноги, появившись из-за кромки как черт из табакерки!

Людей я не видел. Только силуэты. Автомат бешено колотился в правой, я водил струей свинца по этим силуэтам, а левая тем временем направляла ствол «беретты», тявкающей часто, гулко и грозно. А время вдруг потянулось мучительно-медленно; я видел, как пули крушили кости черепов, разрывали незащищенную плоть на шее, дробили колени… Фигуры, похожие на людей, нелепо взмахивали руками, медленно заваливались, кто вперед, кто — набок; тяжелый свинец сметал противников, а я был словно безучастным наблюдателем… И лишь внимательно следил, как медленно приближаются к голове лучи лазерных прицелов…

Я успевал увидеть в свете коротких белых вспышек, как автоматы в руках у людей-теней опасно направлялись в мою сторону, но успевал предугадать движение, и мои пули в месиво рвали кисти рук и коверкали металл оружия… Серьезно меня беспокоили лишь те самые малиновые лучи, неумолимо приближающиеся… Пора… И — я стал заваливаться назад, навзничь, уходя с линии близкого огня, а автомат в моей руке продолжал изрыгать белые вспышки, а выпущенный пустой пистолет медленно падал на снег… Мне казалось, что я заваливаюсь до судорог медленно, а пуля снайпера уже разрезала воздух…

Она свистнула в микроне от лица и унеслась в ночь, а я свергся вниз, полетел с того же откоса, с той же горки, и слышал, как пули противников бессильно буравят кромку, ту самую, на которой я стоял секунду назад…

Вот теперь я медлить не стал. Сбросил всю верхнюю одежду, оказавшись в легоньком черном джемпере, перепоясанном сбруями, я побежал со всех ног, сжимая обеими руками снайперскую винтовку… А слева уже маячили фары пятнистого полувоенного автомобиля, и одна из них, поисковая, рыскала сквозь ночное пространство, будто искала зверя… Меня. Я добежал до затворенных на цепь дверей какого-то цеха, скользнул внутрь, замер, слушая лишь стук собственного сердца.

Никаких криков загонщиков я не слышал: парни переговаривались по рациям. Я не знал, сколько их, замер, надеясь, что обнаружат меня не сразу и я сумею соориентироваться, уйти, скрыться от близкой погони… И тут услышал звуки, от которых мне стало тошно. Это был песий лай.

Отец — буржуй, дите — невинно. Именно этому принципу я всегда следовал, когда встречал собак скверных и невоспитанных. Только человек способен превратить собак, этих самых преданных и беззаветно добрых друзей, в сильных, безжалостных врагов; именно тогда они становятся оружием, носителями чужой воли, воли злой и беспощадной. Я вслушивался в лай и понимал, что мои игривые хлопушки, еще как-то опасные для людей, собак не остановят: вымуштрованные опытными дрессировщиками, они не ведали страха. Я не знал, что за псы несутся за мной: упорные, как управляемые снаряды, бультерьеры, могучие ротвейлеры или гибкие и беспощадные доберманы. Мне стало по-настоящему страшно; это не значит, что раньше я испытывал только подобие страха, нет; просто теперь страх мой стал первобытно-звериным, от него хотелось оскалиться и выть! Мне вдруг показалось, что еще мгновение, и я брошусь на четвереньки и ринусь навстречу новым, четвероногим врагам, и если суждено погибнуть, я умру, но с вражьей кровью на клыках!

Отрезвление пришло только тогда, когда я понял, что действительно оскалился зверем, приподняв верхнюю губу, и рычу тихо, утробно… Усилием воли приказал себе расслабиться. И — думать. Время снова словно замедлилось… И глаза по-кошачьи различали почти в полной тьме силуэты предметов… Вот эти два… Да!

Это были баллоны с газом. Я чиркнул кремнем зажигалки: красные, с безликой надписью: пропан. Ну да, пропан, парень, совсем пропан! Кантонул я их разом, накатил к дверям цеха. Лай затих: собаки почуяли след и неслись теперь молча, черными тенями — вестниками смерти.

Откручивать вентиль было некогда. Я побежал что есть духу в глубь цеха, по наитию чуя препятствия, перепрыгивая их, наткнулся на какую-то лесенку… И — замер. Я почуял зверя, обернулся: песьи глаза блеснули во тьме. Это был первый.