Петр Катериничев - Беглый огонь

— Вот что, мужики. С дедом вам расчеты больше чинить не надо.

— Да? Это по-каковскому же решению?

— Кончил я деда.

— Как — кончил? Убил?

— Можно и так сказать. В ментовку не заложите?

— Да чего нам… Да мы…

— Ну тогда подите гляньте: в сарае, под дерюжкой. — Я кинул мужикам ножик, они мигом освободили ноги. Вышли, покачиваясь, из дома, посеменили к сараю, сняв указанный мною ключ с крючка. Долго возились с замком, скрылись, появились через минуту, озадаченные, притихшие: одно дело — по куражу на дело идти, другое — воочию готового жмурика узреть.

— Остыл уже, — произнес Василий, уточнил:

— Холодный.

— Сдох, собака, — произнес Колян. Посмотрел на меня по-новому, с большей даже опаской:

— Ты извини… уважаемый… Могли бы угрохать тебя вместо деда.

— Вот это вряд ли, — хмыкнул я.

— Так ты нас это… отпускаешь или как?.. — спросил Колян, продолжая поглядывать на ружьецо.

— Да идите с миром. Только… Вы уж не закладывайте меня, такого хорошего, а?

— Да что мы, басурманы? Ты ж эту суку старую завалил, а мы тебя — заложим?

Чай, русские люди, здешние.

— Вот потому и прошу душевно, что здешние, — вздохнул я.

Пора было отрываться. Куда? Мысль об этом была неуместной, ибо бодрости не прибавляла. Зато другая была как нельзя кстати: уверенности, что мужички не проболтаются где случаем, по хвастовству или пьянке, — никакой. Только одно чувство надежно замыкает рот замком — страх. Ну а раз так — выступлю-ка змеем-искусителем. Да и добру — не пропадать.

— Да… Вы вот что, мужики. У Смирнова этого денюжки немалые заныканы в доме. Вы бы пошуровали, глядишь, отыщете.

Оба смотрели на меня странно, по-бараньи, не то чтобы недоверчиво, а скорее просто тупо: с чего, мол, щедрый такой?

Наконец Колян, он был посмелее и посметливей, спросил:

— А самому чего? Карман жмут?

— Недосуг. Идти мне надо. Времени у вас немного, рассвело совсем, не ровен час, заглянет кто. А там у деда — тыщи! Долларов!

Азарт и алчность подстегнули мужиков, как плеткой. Лишь опять тот же Колян на крыльце обернулся, долго и вдумчиво смотрел мне в глаза: не учиню ли чего смертного? — уверился, что не учиню, и — скрылся в доме. Василий тоже запнулся на пороге, чуть помедлил, спросил:

— А ты все ж кто будешь-то?

Кто я? Самому бы узнать, да не у кого.

— Странник.

Зашел в сараюху. Глянул на труп, на убранство сарая. Закурил, бросил спичку на кучу пропитанной соляром ветоши, ногой опрокинул канистру с бензином. Не дожидаясь, пока занявшийся огонек добежит до первой бензиновой лужицы, быстро вышел, миновал ворота и направился к лесу. Уже у опушки услыхал тяжкий взрыв: ухнула канистра, разметав огонь, и сарай занялся сразу. Я усмехнулся невесело: ломать — не строить. Успели мужички казну найти — их счастье, не успели — впору ноги уносить. Сгорела хата — гори и забор!

Лес казался бесконечным. Я брел по нему уже который час, ориентируясь по солнышку. Береженого Бог бережет: мне нужно было уйти как можно дальше от мест, где я нарушил все законы и статьи УК, какие только возможно. Мне нужно было где-то отсидеться. Еще лучше — отлежаться. Хотя бы затем, чтобы подумать, что происходит и что мне должно делать. Такое место я знаю, и не одно. Во-первых, Шпицберген. Во-вторых, Каймановы острова. Но ни там, ни там меня, к сожалению, никто не ждет. Как и на всей круглой земле. Прямо как в песне: «Когда я пришел на эту землю — никто меня не ожидал».

Не знаю, сколько я прошел по бездорожью. Лес обступал кругом, лаская красками осени. Небо заволокли тучи и пошел мелкий противный дождь. У меня заломило виски, потом и весь затылок; кое-как нагреб груду опавших листьев, прилег. И провалился в тяжелый удушливый сон.

Проснулся от холода. Вечерело. От нудного моросящего дождя ватник отсырел; сыростью, казалось, пропиталось все вокруг. Попытался привстать, но меня мотнуло в сторону: видимо, температура разыгралась нешуточная. Голова кружилась, во рту было сухо, как в пустыне, губы спеклись, дыхание стало прерывистым и хриплым, и сердце притом колотилось как бешеное, глаза застилал липкий ознобный пот.

Я решил идти. То, что это было плохое решение, я понял скоро, но упорствовал в своих заблуждениях. Пока не запнулся о какой-то корень и не слетел по какому-то косогору вниз, царапая руки и лицо о кусты.

Внизу замер. Тихонько переливался невидимый ручеек. Кое-как горстью натаскав воду в рот, напился; потом — собрался в комочек, словно одичавший пес, стараясь согреться: бесполезно. Дрожь сотрясала тело, и я снова отлетел в беспамятство сна, нудного и усталого.