Петр Катериничев - Время барса

— Ну вот и примирились грешные души, — прокомментировал худощавый, повернулся к Ольге:

— Ты готова рассказывать?

— Готова, как шерсть котова. Выпить дадите, тав-а-арищ?

— Называй меня Глостер.

— Гло… чего?

— Глостер.

— Ну и погоняло вам выбрали, уважаемый. Как у больного.

— Глостер был британский герцог.

— Да? Что-то не похоже.

— Не важно. Я слушаю тебя.

— Да я все уже Дику рассказала. — Ольга усмехнулась глуповато, добавила, постаравшись придать голосу сарказм:

— Первому.

— Я слышал твой рассказ. Ты упоминала о каком-то психе.

— Ну да. Точно ненормальный. После того как Батю завалили, мы сидели…

— Кто — мы?

— Я.

— Не ври. Была еще девица. Среди трупов ее не нашли. Куда делась?

— На кудыкину гору! Я что, нанималась следить за всякими шалавами?

Сбежала. Как стрельба утихомирилась, так припустила, только пятки сверкали.

Глостер полуобернулся к какому-то совсем неприметному, серому субъекту, сидевшему у него за спиной:

— Девку отыскать. И зачистить.

— Несчастный случай? — едва слышно спросил тот.

— Да. Так лучше всего.

— Вы что, хотите… — начала было Ольга, но Глостер оборвал ее жестко:

— Вот что, сучка! Жалостливая стала, да? Ты о себе подумай. Позаботься, так сказать. Пока летим, а скоро начнется детальный «разбор полетов». Операция провалена, и зачищаться будут все.

— Тогда начните с себя, герцог!

Глостер покраснел, произнес:

— Тебя, девка, вынули из дерьма. Отмыли, отпарили…

— …И засунули в такое дерьмо, по сравнению с которым то — просто ванна с шампанским.

— Сука. Устроил бы я тебе экскурс в прошлое. Пожизненно.

— Так что мешает? Нужна, да?

— Не слишком. Так что не зарывайся. Просто та часть проекта одного… весомого человека. А он, как всякий смертный, честолюбив. Ему дорого его детище.

— Глостер помолчал, чиркнул спичкой-, прикурил, произнес резко:

— Все, детка.

Дискуссия о природе вещей закончена. Будем считать, я намеренно дал тебе возможность поболтать, чтобы прошли последствия боевого стресса. Теперь отвечай на вопросы. И — Глостер сделал предостерегающий жест, чтобы Оля не посмела прервать его:

— Если ты не въедешь в тему и вякнешь еще хоть слово, я выброшу тебя из этого геликоптера, как падаль. — Глостер жестко свел тонкие губы, добавил:

— Власти у меня для этого хватит.

На какое-то мгновение Оле стало страшно до жути. Такой страх бывает только в бредовых кошмарах: вязкий, ледяной, когда вдруг понимаешь, что спасения нет никакого.

Совсем.

Сглотнув жесткий, будто наждачный, комок, перехвативший горло, она произнесла неожиданно:

— А вы похожи.

— Кто?

— Вы и тот, седой.

— Какой седой?

— Ну я же рассказывала… Тот, что перебил всех. Он…

От него веет смертью.

— На, глотни. — Глостер протянул девушке фляжку.

Она мотнула головой:

— Не хочу. Он вошел в нашу комнату… Я подумала: сейчас он нас застрелит.

Но он… Он не обратил на нас никакого внимания. Подошел к магнитоле w поставил музыку… Пока она звучала, долго рассматривал себя в зеркале… А потом — ушел.

— И все?

— Все. Он только сказал… Он сказал, что мне нельзя брать в руки оружие.

Оно убивает.

— Бред какой-то…

— Очень похоже. Я… я спросила, кто он. Ну да, он и песню эту слушал…

«Гаснет в зале свет, и снова я смотрю на сцену отрешенно…»

— Ты говоришь, он назвал себя?

— Да. Он сказал — Маэстро.

— Маэстро?!

— Да.

Глостер побледнел, застыл, уставив взгляд в одну точку. Потом произнес едва слышно:

— Этого не может быть. Маэстро мертв. Девушка пожала плечами:

— Это вряд ли. Мертвые не убивают. Убивают только живые.

Але Егоровой снился снег. Словно она брела сквозь занесенное поземкой поле по едва видимой тропке. И чувствовала, что замерзает. Стыли ступни, холод подбирался по икрам вверх, и она боялась, что скоро вообще не сможет переставлять ноги, упадет, свалится на бок в глубокий сугроб и ее занесет, запорошит так, что не найдет уже никто и никогда. Откуда-то она знала, что в этих краях никогда не бывает весны: только низкое, будто притянутое к земле небо, бесконечно сеющее сухую снежную крошку, только стылые стволы безжизненных тощих деревьев, только серые избы, выстуженные, брошенные, с заиндевевшими стенами… И брела она неведомо откуда и неведомо куда, брела только потому, что боялась упасть и замерзнуть, хотя ноги уже ломило, уже перехватывало болью простуженное горло, и ей вдруг казалось, что упасть и уснуть гораздо проще, чем безнадежно брести по целине… И тут она услышала волчий вой; надрывный, тягостный, он вклинивался в мозг зудящим зуммером бормашины, он сковывал волю, он заставлял замирать сердце, он неволил разум и словно принуждал душу падать в щемящий холод небытия… Самих волков она не видела, но ощущала их приближение… Девушка почувствовала, как все тело ее оросил холодный липкий пот, и — проснулась.