Андрей Молчанов - Главное управление

И что пришло им на смену? Институт чиновных управленцев, повязанных личными интересами. Сплоченная компания смышленых и бойких ребят. Одно плохо: мышление у них, из плебса вышедших, коммерчески-экономическое, но не государственно-планетарное. Они – умелые тактики, но не глобальные стратеги. И как, латая каждодневные дыры и все силы употребляя на это, скроить новый крепкий кафтан?

Однако возвращаясь с олимпа высоких размышлений на почвенные низины, приходится мириться с властью и с политикой ее. В очередной раз, в силу бессилия своего.

В управлении между тем воцарилось тупое отчаяние, в каждом кабинете звучала злобная критика в адрес Кремля, никто ничем не занимался, поскольку всех вывели за штат, и на службу ходили посудачить и выведать новости. Филинов отключил все личные телефоны и канул в безвестность, а я старался придать деморализованному коллективу оптимизм, отчего-то интуитивно веря, что контора не погибнет, а перескочит на новую, вполне подходящую для нас орбиту. Бродил – несгибаемый и беспечный по отделам, многозначительно увещевал подчиненных не унывать, пораженческие настроения в агентуре не сеять и держать текучку на пристальном контроле. Сам же – не чуя под ногами почвы.

Утихомирить разброд мне в какой-то мере удалось, но опера чувствовали себя оскорбленными, брошенными, униженными крахом организации, на становление которой потратились и силы, и жизни, и искренний энтузиазм, а потому убедить кого-либо в сияющих далях нашего светлого будущего я не мог. Да и что я знал о каких-либо далях?

Верилось в одно: коли я останусь, то попытаюсь сохранить и команду, и ее боеспособность. Но кому мы будем служить и во имя чего?

С этой мыслью я и шлялся по закоулкам конторы.

В пустых кабинетах на полу валялись уголовные дела и агентурные записки, в урнах грудились бутылки из-под водки, назойливо и беспомощно трезвонили телефоны. В коридорах торжествовала заупокойная тишина.

Поневоле вспоминалась Октябрьская революция, рождались ассоциации с разгромленной царской охранкой… И – с ликующей, освобожденной от уставов и законов матросней, ибо бандиты по всем кабакам Москвы и окраин пили, с ликованием прославляя наше низвержение, и палили на улицах, не стесняясь милицейских патрулей, в качестве салюта, из криминальных стволов по луне и звездам.

Заглянув в этнический отдел на первом этаже, обнаружил там Акимова и пару оперов, сидевших, придвинув кресла, рядышком с ним и внимательно взирающих на экран компьютера.

Неподалеку от двери, нервно озираясь по сторонам, томилась парочка: мужчина и женщина средних лет.

Я вошел, опера нехотя приподняли задницы, буркнули «здравия желаем» и вновь приникли к экрану.

– Новости есть? – хмуро подняв на меня глаза, спросил Акимов.

– Будут, – сказал я.

– Ну, оно конечно… Только когда?

– Так мы были на Петровке, – вдруг произнес мужчина жалким, озябшим голосом.

– И чего? – спросил Акимов, не удосужась даже взглянуть в его сторону.

– Нам сказали, что у них нет таких специалистов, что заложниками занимаетесь вы…

Я подошел к столу и взглянул в экран компьютера.

Мои балбесы смотрели порнографическую сценку с какого-то сомнительного сайта.

– Кто такие? – строгим голосом спросил я Акимова, кивнув на посетителей.

– Сына у них азербайджанские ухари взяли в заложники, – равнодушно пояснил тот. – Просят выкуп. Примерный адрес известен.

– Так что же нам делать? – беспомощно произнесла женщина.

– Еще вчера, – произнес Акимов через губу, – ваш визит к нам был бы подарком. Пришли, да еще с адресом… А сейчас с таким же успехом вы можете просить помощи в бакалейной лавке. Газеты читали, телевизор смотрели? Нет? Тогда сообщаю: вчера наше учреждение расформировали, и если сейчас мы поедем брать бандитов, да еще со стрельбой, нам уготована дорога на нары. Вот бы вам чуть пораньше…

– Тем более за всю нашу историю ни один из заложников не погиб, – обронил один из оперов.

– И куда обращаться?

– Попробуйте в министерство, – безнадежным тоном отсоветовал другой опер.

– Мы вам заплатим. Причем серьезные деньги, – набравшись решительности, внушительным тоном произнес мужчина. – Я вас понимаю… Но давайте… как бы частным образом…

– Ну, присаживайтесь… – процедил Акимов сквозь зубы и остро взглянул на меня.

Взглянули на меня и опера. Вскользь, растерянно и жуликовато, как провинившиеся псы.

Я, уяснив свою роль постороннего свидетеля, молча покинул кабинет. Прошел пустынный мраморный холл, вышел во двор.